Лия Флеминг - Последний автобус домой

– Эвелин загуляла с негром с Ямайки. Вообще-то она училась в школе для малолетних преступников, но ее мама, может, и пустит ее теперь домой. Джун у нас медсестра, тоже умная, как и ты. Она собирается оставить ребенка себе, если, конечно, у нее хватит духу явиться домой к папочке. Шейла обручена, но ее мать не даст разрешения на свадьбу, пока ребенка не усыновит какая-нибудь другая семья. А если она оставит ребенка себе, то и свадьбы не будет, и из дома ее выгонят. Вот и что ей остается? Понятно, она не хочет вдрызг рассориться с мамой. Так что они не хотят, чтобы кто-нибудь узнал о том, что их дочь здесь.

– А ты? – И Конни вопросительно взглянула на Дорин. Она кажется такой юной!

– А меня изнасиловал один тип на ярмарке. Он работает на аттракционах. Сегодня здесь, завтра там. Мои братья пытались отловить его, но он удрал. И оставил меня с пузом.

До чего же легко разговаривать с этими девчонками, хоть они все и такие разные. Все они попали в одну передрягу.

– Я тоже хочу оставить ребенка себе, – сказала Конни.

– Ну да, тебе это больше подходит, чем мне, – ответила Дорин, разглядывая ее стопку книг. – А морщины от чтения разве не появляются?

За ужином Конни села рядом с Джун. Они были приблизительно одного возраста. Джун казалась невзрачной, но в ней чувствовалась внутренняя сила и страсть, она напомнила Конни ее любимую героиню Эмили Бронте. Родители Джун принадлежали к плимутским братьям [61], и та рассказала ей свою печальную историю первой любви.

– Я думала, это любовь всей моей жизни, а оказалось, он не готов к долгим отношениям. Он учится на врача, так что предложил мне сделать аборт. Хотел отвезти меня ночью к ним в операционную. Договорился со своим однокурсником, что тот сделает мне выскабливание. Да только как же я могла избавиться от живого существа? Ну, а теперь он встречается с кем-то другим.

Конни согласилась, что это тяжелый выбор и что она не знала бы, как поступить, окажись она в такой ситуации, к тому же это противозаконно. Она просто понимала, что следует смотреть правде в лицо, увидеть все до конца, как оно есть, – как это видит Джун. Да, и что тогда?

Какая же печальная у них собралась команда! Но дни шли, и они черпали силы друг в друге, складывали, перебирали свои сумки, приготовленные для родильного дома: гигиенические марлевые прокладки, послеродовые; подгузники; пеленки; тонкая ночная рубашка; кофточки и пинетки; чепчики и шапочки; тальк и рыбий жир; комбинезончик и покрывало для коляски. Конни решила, что у ее ребенка все должно быть самое лучшее, и очертя голову доказывала это себе, растратив все деньги, что отправлял ей Невилл.

Только потом она сообразила, как же глупо было с ее стороны заходить в магазин, изображать замужнюю даму и покупать самые дорогие вещи только лишь для того, чтобы на несколько минут потешить себе душу. Теперь у нее в кошельке ничего нет, только пара монеток для телефона.

В субботу вечером Конни сидела, погрузившись в «Мидлмарч», Джун читала доктора Спока и время от времени цитировала что-то из его рекомендаций по воспитанию детей. Эвелин ковыряла спицами, пытаясь связать разноцветную шапочку. Шейла писала очередное письмо жениху – она писала ему каждый день, умоляя его сбежать в Гретна-Грин [62]вместе с их малышом. А у Дорин еще ничего не было готово. Несколько раз ее навещала мать, измученная маленькая женщина с покрытой шарфом головой, перед собой она держала сигарету, словно отгоняла ею сглаз.

Дорин любила ходить к газетному киоску купить сладостей и журналов, но теперь ноги ее отекли, и ей стало трудно передвигаться. Иногда Джун и Конни выходили к киоску, радуясь возможности прогуляться по солнышку. Джун вовсю строила планы для своего ребенка. Конни не могла закидывать мысли так далеко, разум ее был скован страхом.

Телевизор смотреть разрешалось, однако в воскресенье все они должны были посещать церковь, утреннюю и вечернюю службы. Сидеть на жестких скамьях было сущим мучением, спина ноет, в сердце досада, а ты должна слушать какого-то старикашку, который просто упивается звуком собственного голоса. Их усадили на места для прислуги, как преступниц, и поторопили к выходу прежде, чем допели последний псалом, дабы ученики воскресной школы не узрили позорных их животов. Погода была жаркой, надеть было особенно нечего, и все они щеголяли чуть ли не в одинаковых хлопчатых свободных блузах с цветным рисунком поверх едва сходящихся на талии юбок.

Раз в неделю их препровождали в дородовое отделение на осмотр. Они сидели рядом с другими будущими мамочками, те косились на их руки без обручальных колец, и в глазах их сквозила жалость.

– Миссис Уинстэнли? – Конни оглянулась по сторонам, решив, что рядом сидит кто-то с такой же фамилией.

– Миссис Констанс Уинстэнли! – Да почему же они обращаются к ней «миссис»?

– Просто мисс Уинстэнли, – прошептала она медсестре.

– Только не здесь! – рявкнула та, пальпируя ей живот. – Головка еще не опустилась. Во всех прочих отношениях беременность полная доношенная, размер плода нормальный.

– Я могу идти? – спросила Конни, чувствуя себя на кушетке словно голой.

– Дальше по коридору зайдите измерить давление и сдайте мочу и кровь, – приказала медсестра, не потрудившись взглянуть на Конни.

По итогам этого осмотра Эвелин, чье давление зашкаливало, а щиколотки совершенно распухли, направили на стимулирование.

– Что такое стимулирование? – переспросила Дорин обеспокоенно.

– Это когда тебе прокалывают плодный пузырь, делают клизму и вставляют специальную свечку, чтобы ты начала рожать. У Эвелин признаки токсемии, это может быть опасно, – пояснила Джун, более всех из них подкованная в медицинском смысле.

– Ох, лучше бы я не спрашивала, – простонала в ответ Дорин.

На следующее утро им сказали, что Эвелин родила мальчика, шесть фунтов двенадцать унций.

«Надеюсь, когда она вернется, я уже тоже отправлюсь рожать», – подумала Конни.

Следующей оказалась Шейла, ее увезли среди ночи, на неделю раньше срока, а за ней отправили Дорин, которой сделали внеплановое кесарево сечение.

– Ну вот, три готовы, две остались, – улыбнулась Конни, обернувшись к Джун. За это время они успели сблизиться и частенько втихаря выходили погулять на свежий воздух через щель в дальнем конце забора. Джун по-прежнему страшилась раскрыть всё родителям. Они были очень строгих правил и надеялись, что она станет врачом и отправится на Борнео миссионером.

Трудно было объяснить Джун, почему она не хочет ничего рассказать своим друзьям о том, что с ней происходит. Возможно, она просто слишком горда, чтобы признаваться, что сама заварила такую кашу, и слишком горда, чтобы просить о помощи. Она ведь всегда была примерной девочкой. Вот и теперь хочет, чтобы все по-прежнему думали, будто умненькая Конни просто решила отправиться с приятелем на поиски славы и удачи. Да какое значение теперь имеет вся эта ложь! Ей предстоит родить ребенка одной, среди чужих людей, и не надо прятать голову в песок.