Андреа Басфилд - Неверная. Костры Афганистана

Мать только улыбнулась мне – да, сильно же она изменилась с того дня, когда плюнула под ноги сестре и ушла из Хаир Хана! – и ласково провела рукой по моим отрастающим волосам.

– Хорошо, Фавад, убедил. Если Джорджия будет не против и пообещает присмотреть за тобой, можешь эту неделю провести здесь. Заодно и попрощаешься со всеми…

У нас в Афганистане есть такая пословица: «Сегодня перед тобой друг. Завтра – брат».

Прожив почти год в одном доме с иностранцами, я приобрел брата и двух сестер, и, хотя рассуждали они порою странно, и не всем их поступкам следовало подражать, если хочешь быть хорошим мусульманином, я любил их искренне – всех троих.

Когда мы вернулись домой, и мать поведала им на дари, а я перевел на английский, что она вышла замуж и завтра должна переехать, а через неделю забрать меня, все они уставились на нас с совершенно изумленным видом.

Кажется, именно это у них называется шоком.

Первой пришла в себя Джорджия, вспомнила о хороших манерах и обняла мою мать.

– Поздравляю, Мария, – сказала она. – Это замечательная новость.

– Да, чудесная. Поздравляю, – присоединился Джеймс.

– Здорово! И я поздравляю и надеюсь, ваша совместная жизнь будет счастливой, – сказала Мэй. И через некоторое время, пока все сидели, привыкая к этой мысли, добавила вдруг: – Пожалуй, могу и я сейчас признаться… через месяц я тоже уеду. У меня будет ребенок.

Если сообщение моей матери явилось для всех сюрпризом, то признание Мэй прозвучало словно взрыв гранаты.

Я перевел ее слова маме. Глаза у нее расширились, но она ничего не сказала.

И снова первой опомнилась Джорджия:

– Поздравляю, Мэй! Это… потрясающе.

– Это не потрясающе, это просто чудо, – сказал Джеймс, обнимая Мэй. – А кто отец?

– Ну, – та смущенно улыбнулась, – ребенок будет мой и Джери, но есть некоторая вероятность, что заговорит он с французским акцентом!

Я покачал головой.

Иностранцы во многом походили на афганцев – они тоже смеялись и плакали, тоже проявляли доброту друг к другу и любили своих родных, но в остальном… они были совершенны безумны и делали все, что только возможно, чтобы гореть в конце концов целую вечность в аду.

А хуже всего было то, что это их как будто вполне устраивало.

Наша национальная одежда – шальвар камиз. По сути, это длинная рубаха и мешковатые штаны, хотя на самом деле в этом наряде куда больше деталей – так много, что и не поверите.

Я в те дни обычно носил джинсы, как многие другие мальчишки, – в подражание иранским поп-звездам, которых мы видели по телевизору.

Бывают, однако, случаи – свадьба матери к примеру, – когда ешь столько, что живот вырастает до размеров провинции Кандагар, и пояс врезается в него так, что кажется, вот-вот перережет тебя напополам.

И тогда понимаешь, что афганцы куда умнее западных жителей – мы не только верим в единственного Истинного Бога, но еще и шьем одежду достаточно просторную, чтобы вместить Кандагар и Хелманд за компанию.

– Что с тобой? – спросил Джеймс, когда я рухнул рядом с ним на стул.

– Умираю, кажется. Не надо было столько есть.

Почти час после того, как мы пришли в ресторан «Герат» в Шахр-и-Нау, мы усердно набивали животы. Сначала был аш – суп из лапши, простокваши, фасоли и гороха; за ним последовали болани с картошкой и зеленым луком, баклажаны в простокваше, кабульский плов, бараньи кебабы и, наконец, фирни, потрясающе вкусный холодный сладкий крем.

Неудивительно на самом деле, что все так радовались свадьбе, – ведь на столе было, наверное, почти столько еды, сколько они съедали за год.

Когда я застонал под бременем кебаба в желудке, Джеймс вдруг наклонился и протянул руку к моим джинсам.

– Что ты делаешь?! – спросил я, не настолько все же переполненный, чтобы не изумиться.

– Хочу тебе пояс расстегнуть, не то задохнешься.

Я посмотрел на него недоверчиво.

– Не стоит, Джеймс, – сказал я и отодвинулся от его руки.

Воистину, иностранцы не ведают стыда – даже на свадьбе.

Конечно, я сам был виноват, поскольку ел не переставая с того момента, как сел за стол своей матери, и до того момента, как вышел из-за него, чтобы рухнуть возле Джеймса в комнате для мужчин. По правилам, мужчины и женщины сидят во время праздничного застолья в разных помещениях. Только моя мать и Шир Ахмад сидели вместе, в отведенной им рестораном отдельной маленькой комнатке, куда заходили гости, чтобы их поздравить.

Гостей пригласили немного и обошлись без музыки и танцев, потому что и у моей мамы, и у Шир Ахмада это была вторая свадьба. Но мама все равно была изумительно красива – в розовом платье, с волосами, завитыми в кудри, под розовым, в тон платья, шарфом. Глаза у нее казались огромными – специально приглашенная женщина еще у нас дома подкрасила их розовым и черным с блестками и приклеила матери длиннющие ресницы.

Будучи ей сыном, я мог сказать с уверенностью, что мама счастлива, хотя она почти не улыбалась, – это тоже предписывалось правилами.

Афганская девушка, выходя замуж, должна на своей свадьбе выглядеть несчастной. Ее печаль показывает всем, как сильно она любит и уважает свою семью, из которой уходит. Правда, порой ее чувства бывают искренними, ибо она страшится семьи, в которую ей предстоит войти. Но как бы там ни было, печальная невеста – хорошая невеста, а если она еще может выжать из своих глаз слезы, то это и вовсе замечательно.

Конечно, в случае моей матери слезы проливать было поздно, учитывая, что бабушку с дедушкой моих она оставила давно, и обоих уже не было в живых. Но то, что она все равно придерживалась традиции, говорило, что она – «достойная женщина». «Достойная женщина» выходит замуж за «достойного мужчину» – с этим были согласны все. И, думаю, были правы, потому что Шир Ахмад любил мою мать уже целую вечность и жизнь свою изменил ради того, чтобы она приняла его предложение, – поступил в компьютерную школу и привел в порядок свой дом даже намного раньше, чем попросил ее стать его женой.

Да, он был достойным мужчиной, и меня это радовало. Он тоже выглядел очень красивым на свадебном обеде – в белом костюме, в белых туфлях. И, когда он, чтобы выказать свое уважение, подавал моей матери еду, все остальные женщины смотрели на это с улыбкой и кивали в знак одобрения.

Вместе со мной, моей тетей и Джамилей в комнате новобрачных сидели еще Джорджия и Мэй – и женщина-«муж» последней, Джери. Из всех афганцев, приглашенных на свадьбу, о ребенке в животе у Мэй знали только мы с мамой, и мама, еще до того, как мы вышли из дому, попросила иностранцев не говорить об этом на людях.

Выплыви на свет такая новость – и нас всех могли бы забить камнями до смерти, что, пожалуй, было бы не слишком удачным завершением столь знаменательного для моей матери дня.