Лесли Поулс Хартли - Ночные страхи

Однако новый домовладелец не обращает на это внимания. Нет, только не он. Его мысли заняты пьесой. Он лишь, бывает, подумает вскользь: «Полкин точно не обрадуется, когда дело дойдет до покоса этого места». И ему, конечно же, нравятся деревья. Он не замечает, что ветви черны и мертвы на концах, словно жизнь дерева отступает обратно в ствол, наподобие убывающего фонтана. Он никогда не приставлял лестницу к стволу и не рассматривал потеки влаги в местах, где расходятся ветви, – там древесина сочится светлой клейкой пеной, и если бы ему хватило хладнокровия, можно было бы засунуть туда руку по локоть: так сильно все прогнило.

«Что ж, Полкин, если это дерево настолько негодно, как ты говоришь, ради бога, спили его. Сам я не вижу в нем никакой опасности, но делай как знаешь. Позови пару ребят Кертиса, и свалите его прямо завтра». Так что же, новому владельцу усадьбы «Ковальня» не понравилось это дерево? О, нет. Дело не в этом. Он практичный человек, он поступает сообразно обстоятельствам. «Что ж, эта старая раскоряка будет нас согревать зимними вечерами, Полкин». «Да, сэр, и я надеюсь, у вас будет компания. Вам, наверное, тоскливо жить тут одному, если позволите заметить, сэр». «Компания, мой добрый Полкин? Хорошо, я подумаю! Для начала устрою пару танцевальных вечеринок».

Какой бодрящий, какой живительный взгляд на жизнь у этого Нового Владельца!

Приближаясь к дому, Эрнест как никогда возжаждал деловой хватки этого воображаемого молодца. Он всегда жил в тесных, неудобных комнатах, возможно, делил спальню – а то и кровать! – с тремя-четырьмя соседями. Что за отрада для него, после стольких лишений, приходить под вечер в собственный большой дом, где в его распоряжении три или даже четыре гостиных, каждую из которых он может занимать единолично! С каким наслаждением он будет просиживать долгими вечерами в столовой, без малейшей спешки, слушая тиканье часов. Как он будет смеяться, когда из-под обеденного стола или откуда-то из угла – поди разбери – вдруг раздастся этот странный громкий стук, как будто кто-то, лежа на спине, взбеленился и со всей силы лягнул доски пола! В таком старом доме половицы, понятное дело, сжимаются и расширяются, – они много чего повидали, им есть что сказать, и они хотят сбросить с души этот груз.

Эрнест остановился. Погруженный в размышления, он сам не заметил, как дошел до края лужайки. Теперь он стоял всего в нескольких ярдах от парадной двери. Дом растянулся в обе стороны, простирая свои крылья в ночь. Что ж, новый владелец тоже остановился бы на пороге, чтобы напоследок окинуть взглядом свое владение, так горячо им любимое, – символ его избавления от прежнего существования, сплошь состоявшего из беспрерывных изнурительных забот, всегда по чьей-либо указке, всегда в суетных мыслях о чем-то постороннем, так что у него никогда не было времени, чтобы остаться наедине с собой! Как он жаждал обрести самопознание, возможное лишь в уединении. И теперь, непосредственно перед тем, как отдаться этому экстазу чистейшего одиночества, он останавливается у входа в дом. Через миг он шагнет к двери, которую не утруждался запирать, повернет ручку и войдет.

В холле темно, но он находит стул и, встав на него, зажигает газ. После чего приступает к ночному обходу дома. С каким горделивым чувством, с каким упоением собственника он проверяет щеколды на окнах! Надежно ли заперты? Да, надежно. Продвигаясь мимо изысканной мебели к сияющим оконным створкам, он поздравляет себя с тем, что теперь у него из окон открываются виды – насколько блеклый лунный свет позволяет ими любоваться – деревьев, кустарников и теней. Никаких голосистых посыльных, никаких юнцов, горланящих песни на подходе к дому после пьяной ночи. Лишь темнота и тишина – что внутри, что снаружи. Какой бальзам на душу! Какое отчетливое ощущение надежности и покоя! И вот он спускается в подвал, где тикает газовый счетчик. Хлипкое подъемное окно едва ли выстоит против решительного злоумышленника, новый владелец лишь плотнее закрывает его и идет дальше – в винный погреб. Но нет, такой человек, о котором мы говорим, не будет запирать винный погреб: в такое окошко пролезут разве что кошки да ежи. Позже там обнаружат их трупики – бедняги издохли от голода. Но это случилось еще до того, как сюда въехал новый владелец. Теперь наверх, для совершения того же церемониала, быстро и по-деловому. Это лишь простая формальность, которая занимает не более четверти часа, – всего восемь спален. Да еще комнаты горничных, раз уж они в отъезде, – на них может уйти чуть больше времени. И в последнюю очередь – каморка с негодным газовым рожком. Его скоро починят, раз и навсегда положив конец ночным проверкам, подобным присмотру за лежачим больным. Затем новый владелец, приятно уставший и готовый ко сну, повернется к своему другу Хьюберту, которого пригласил к себе в гости, и пожелает ему доброй ночи.

Эта заманчивая сцена, обещавшая мирный сон, так захватила воображение Эрнеста, что он безотчетно протянул руку воображаемому другу. Но никто не пожал ее, и тогда он осознал, с упавшим сердцем, что новый владелец подвел его, оказался никудышным помощником. Нетвердым шагом он подошел к двери и повернул ручку. Безрезультатно. Он повернул ее в другую сторону. Дверь по-прежнему не открывалась. Внезапно он вспомнил, как однажды, вернувшись домой поздним вечером после того, как отвез письма на почту, обнаружил, что дверь конюшни, где он держал велосипед, заклинило. Он надавил на дверь крепче, и она чуть подалась, словно кто-то сильнее его удерживал ее с другой стороны – намереваясь впустить его, предварительно как следует измотав, чтобы потом вернее одолеть. Эрнест надавил со всей силы. И дверь вдруг открылась. Оказалось, это всего лишь теннисный мячик застрял между порогом и дверью, однако тот эпизод прочно засел в его памяти. Он ненадолго присел на каменную ступеньку, прежде чем возобновить усилия. Должно быть, он действовал второпях. Нужно потянуть дверь на себя или, наоборот, от себя. Он вспомнил свою неудачную попытку уговорить Хьюберта остаться, напирая на то, что машина не желает заводиться. Но и вторая попытка оказалась столь же тщетной. Дверь ни в какую не открывалась: должно быть, она была заперта изнутри.

Эрнест твердо, как непреложный факт, знал, что дверь он не запирал. Замок был старого типа, от него не приходилось ждать сюрпризов. Если уж он запирался, то запирался надежно – ключ поворачивался очень туго. Никогда еще этот замок не доставлял Эрнесту ни малейшего неудобства и не взимал ночных поборов в виде нервного расстройства. Ну, хорошо, дверь заперта. Но кто ее запер?

Предположим, подумал Эрнест, есть на свете такой человек, который терпеть не может свой дом, ненавидит его до умопомрачения, – какие светлые чувства испытал бы такой человек, вернувшись со скучного спектакля в полночный час и обнаружив, что его дом заперт? Предположим, этому человеку с самого детства было настолько не по себе в своем доме, что даже самые обыкновенные предметы – бельевой шкаф или корзина для бумаг – внушали ему всяческие тревоги. Не возрадуется ли он, будучи освобожденным волею судьбы от ужасной необходимости провести ночь в одиночестве в таком доме? Не возблагодарит ли мысленно этого взломщика или кого бы то ни было, кто, словно ниспосланный самим провидением, завладел его домом, – Нового Владельца? Тот человек, о котором шла речь, был жалким трусом: он с трудом находил в себе силы сидеть в комнате в одиночестве. Ночами он бродил по дому, разрываясь между двумя страхами – страхом лежать в постели и беспокоиться обо всех своих окнах и газовых рожках, оставшихся без присмотра, и страхом встать на ноги и воочию увидеть в темноте эти окна и рожки. Как повезло этому бедолаге разом избавиться – и без малейших усилий со своей стороны – от всех своих страхов и всех обязанностей. Какое бремя долой с души! Перед ним открыты все улицы, приятные шумные улицы, даже ночью заполненные полицейскими и праздными гуляками, в компании которых он сможет весело провести те немногие часы, остающиеся до рассвета.