Эндрю Шон Грир - Лишь

Третье: Турин. Лишь настроен скептически. Одну его книгу, недавно вышедшую в итальянском переводе, якобы номинировали на prestigioso prix [7] Престижную премию ( ит. ). . Но которую? Наконец, не без труда, он выяснил: «Темную материю». Прилив нежности и сожалений, как при виде имени бывшего возлюбленного в списке пассажиров твоего круизного корабля. «Да, мы с радостью оплатим перелет из Мехико в Турин; шофер встретит вас в аэропорту» – таких гламурных предложений Лишь еще не получал. Он гадает, кто финансирует эти европейские излишества, заключает, что наверняка не обошлось без отмывания денег, а потом замечает внизу листа название итальянского мыльного конгломерата. Вот вам и отмывание. Зато бесплатно доставят в Европу.

Четвертое: Wintersitzung [8] Зимняя сессия, например в парламенте ( нем. ). в Берлинском автономном университете – пятинедельный курс «на тему, выбранную мистером Лишь». Письмо написано по-немецки; в университете уверены, что Артур Лишь бегло говорит на этом языке; издатель Артура Лишь, порекомендовавший его туда, разделяет эту уверенность. Как и сам Артур Лишь. «С благословением Божьим, – пишет он, – я взойду на пьедестал власти» . И, зардевшись от удовольствия, отправляет ответ.

Пятое: путешествие по Марокко, единственный каприз, который позволил себе Лишь. Он станет гостем на дне рождения одной женщины по имени Зора. Это она спланировала экспедицию из Марракеша в Сахару и оттуда на север в город Фес. Его друг Льюис настаивал: у них есть свободная путевка – просто идеально! Возлияния будут обильными, общество – блистательным, сервис – роскошным. Разве можно от такого отказаться? Причина всегда одна: деньги, деньги, деньги. Льюис назвал цену, все включено, и, хотя сумма была баснословной (Лишь дважды уточнил, в долларах это или в дирхамах), он, как обычно, уже без памяти влюбился. В ушах у него уже играла бедуинская музыка; верблюды уже ревели во тьме; он уже поднимался с расшитых подушек и с бокалом шампанского брел навстречу ночной пустыне, чтобы погреть босые ноги в бархатистых песках Сахары и полюбоваться праздничным салютом Млечного Пути.

Ибо где-то посреди Сахары Артуру Лишь исполнится пятьдесят.

Он поклялся, что не будет один. В минуты отчаяния его до сих пор преследуют воспоминания, как он блуждал по проспектам Лас-Вегаса в день своего сорокалетия. Он не будет один.

Шестое: Индия. Кто подкинул эту странную идею? Как ни парадоксально, это был Карлос. На той рождественской вечеринке Карлос сначала отбрил его («Мой сын тебе не пара»), а потом приободрил («Знаешь, недалеко от моего отеля есть одна база отдыха, знакомые открыли, красивое место, на холме, с видом на Аравийское море; для писателя лучше варианта не найти»). Индия: возможно, там он наконец обретет покой; возможно, там он отшлифует рукопись, ту самую, за которую они с агентом поднимут бокалы в Нью-Йорке. Когда, говорите, в Индии сезон дождей?

И наконец: Япония. Билеты достались ему на вечере покера для писателей, хоть и непонятно, как его туда занесло. Разумеется, там были одни гетеросексуалы. Лишь был неопытным игроком, и его не спас даже зеленый козырек; в первом раунде он проиграл каждую раздачу. Но дух его не был сломлен. На третьем раунде – когда сигаретный дым, хмыканье и теплое ямайское пиво стали невыносимы – один писатель оторвался от карт и сказал, что жену достали его разъезды, ему придется остаться дома и отказаться от статьи, и не хочет ли кто-нибудь поехать вместо него в Киото? «Я хочу!» – взвизгнул Лишь. Все игроки разом обратили к нему свои покерфейсы, и он вспомнил, как смотрела на него футбольная команда, когда он вызвался играть в школьной пьесе. Он откашлялся и понизил голос: «Я хочу». Обзор традиционной кухни кайсэки для бортового журнала одной авиалинии. Он надеется, что к его приезду успеет расцвести сакура.

Оттуда он вернется в Сан-Франциско в дом на Вулкан-степс. Почти все расходы взяли на себя организаторы фестивалей, конкурсные комитеты, университеты, арт-резиденции и медиаконгломераты. Остальное покроют баллы за перелеты, которые копились десятилетиями и, как по волшебству, выросли в целое цифровое состояние. Внеся предоплату за марокканское безумие, он обнаружил, что его накоплений как раз хватит на все необходимое, если подойти к делу с пуританской бережливостью, которую проповедовала его мать. Никаких походов по бутикам. Никаких ночных гулянок. И не приведи господь угодить в больницу. Впрочем, что может пойти не так?

Артур Лишь облетит земной шар! Предприятие поистине космического размаха. Утром перед отъездом из Сан-Франциско, за два дня до интервью с Х. Х. Х. Мандерном, Артур Лишь осознал, что возвращаться будет не с востока, как это было всю его жизнь, а с таинственного запада. И во время этой одиссеи он точно не будет думать о Фредди Пелу.

В Нью-Йорке живет восемь миллионов человек; из них примерно семь миллионов возмутятся, что вы были в городе и не позвали их в дорогой ресторан, пять миллионов – что не заглянули посмотреть на прибавление в семье, три миллиона – что не сходили на их новое шоу, а один миллион – что не переспали с ними, при этом встретиться с вами смогли бы лишь пятеро. Самое разумное, что вы можете сделать, – это не звонить никому. Вместо этого лучше сбежать на кошмарное приторное бродвейское шоу за двести долларов, заранее зная, что никому не признаетесь, сколько выложили за билет. Так Лишь и поступает в первый вечер в Нью-Йорке, компенсируя расточительство ужином из хот-дога. Кто-то скажет, что он потакает своим слабостям, но вот гаснет свет, и поднимается занавес, и бьется в такт оркестру юношеское сердечко, и ничего дурного в этом нет. Уж точно не для него; он только сладко поеживается, зная, что здесь его никто не осудит. Мюзикл плохой, но, подобно плохому любовнику, вполне способен выполнить то, что от него требуется. Под конец Артур Лишь сидит в своем кресле и тихонько всхлипывает – во всяком случае, ему кажется, что тихонько, но когда зажигают свет, соседка поворачивается к нему и говорит: «Милый, не знаю, что у тебя в жизни произошло, но я очень, очень тебе сочувствую», а потом заключает в объятия с ароматом сирени. «Ничего у меня не произошло, – хочет ответить он. – Ничего у меня не произошло. Я просто гомосексуал на бродвейском шоу» .

Наутро: кофемашина в его номере – голодный моллюск, разевающий пасть навстречу капсулам, а взамен выделяющий кофе. Инструкции по уходу и кормлению предельно просты, однако в первый раз машина выдает лишь пар, а во второй – расплавленные останки капсулы. С губ Артура Лишь срывается вздох.

Стоит осеннее нью-йоркское утро, дивное по определению; пошел первый день его странствий, завтра интервью; вещи пока что чистые и опрятные, носки сложены по парам, синий костюм не успел помяться, зубная паста все еще американская, а не иноземная с каким-нибудь непривычным вкусом. Отражаясь от небоскребов, ярко-лимонный нью-йоркский свет падает на алюминиевые фургончики с фаст-фудом, а оттуда – на самого Артура Лишь. Даже коварное торжество во взгляде дамы, не придержавшей для него двери лифта, даже хмурая девушка за прилавком кофейни, даже туристы, застывшие посреди оживленной Пятой авеню, даже настырные, неугомонные зазывалы («Мистер, вы любите комедию? Все любят комедию!»), даже зубная боль от рокота отбойных молотков по бетону – ничто не испортит этот день. Вот магазин, где продаются только молнии. А вот еще двадцать. Молниевый район. До чего дивный город!