Яков Шехтер - Есть ли снег на небе

Принц подкрутил тоненькие усики и наморщил лоб.

– Пошлите Зигмунда к епископу, – приказал он секретарю. – Пусть его преосвященство встретится с раввином и найдет выход из положения. И пусть все будут довольны. – И принц королевским жестом завершил утреннюю аудиенцию.

Спор епископа с раввином продолжался целую ночь и закончился полным поражением его преосвященства. Епископ рассчитывал отыскать лазейку в виде какого-нибудь раввинского постановления и объявить его недействительным на территории вверенной ему епархии. Но, как назло, раввин все свои доводы подкреплял словами из Пятикнижия. Причем для пущей убедительности он показывал их в Библии, напечатанной на польском языке. Раввинское постановление епископ отменил бы с легкостью, но пойти против прямых слов Библии он не мог.

Когда принцу доложили о результате спора, он пришел в ярость.

– Знать ничего не желаю! – Кровь бросилась ему в лицо, а правый усик задергался. – Завтра утром собрать всех евреев на главной площади Казимежа, того, кто не захочет прийти сам, гнать плетьми. Плети не помогут – пустить в ход копья и мечи. Свадьбу проведет лично раввин. Лично и громким голосом, чтобы каждое слово было слышно на всю площадь. И пусть только попробует не согласиться! – Лицо принца искривила столь отвратительная гримаса, что дальнейшие слова не понадобились.

Утром следующего дня все евреи Кракова стояли на центральной площади. Посредине, огороженный столбиками с натянутыми между ними пурпурными шнурами, возвышался свадебный балдахин – хупа.

Раввина привели под руки. Его ноги почти не касались земли: два дюжих солдата, крепко взяв старика под локотки, опустили его прямо перед счастливой парочкой.

– Послушайте, – быстро произнес раввин. – Принц – гой, инородец, не ведает, что творит. Но вы же евреи, вы должны понимать, что идете на прямое нарушение законов Торы. Отмените свадьбу, прошу вас.

– Кончай болтать, старик, – пренебрежительно произнес Зигмунд. – Делай свое дело.

Раввин закрыл глаза и взмолился. Он просил доброго и всемогущего Бога не допустить позора, не дать двум сумасбродам с помощью нечестивцев публично унизить Тору Всевышнего. Он просил о чуде. Просил яростно и страстно, хватая воздух пересохшим ртом.

И чудо произошло. С треском качнулась земля, и люди на площади завыли от ужаса. Раввин почувствовал, как почва уходит у него из-под ног, и отскочил. Зигмунд и невеста в белом платье тоже попытались броситься в сторону, но не успели. Прямо под ними разверзлась глубокая трещина, и парочка с дикими воплями упала вниз. Земля еще раз вздрогнула и трещина затворилась.

На площади стало тихо. Солдаты усиленно крестились, а епископ, наблюдавший за церемонией с балкона ближайшего дома, рухнул на колени и застыл в молитве.

С тех пор прошло три века. Место на площади, где произошла эта трагедия, до сих пор огорожено. Польские экскурсоводы, водя гостей по еврейскому кварталу, обязательно останавливаются возле ограды. Выслушав историю, туристы скептически усмехаются и спешат на осмотр других достопримечательностей Кракова.

Краков – большой и богатый город. Много в нем обширных площадей, широких улиц, роскошных домов, лавочек, переполненных тем, чего душа пожелает и к чему брюхо льнет. А где богатые, там и бедные. Толкутся перед храмами, снуют по рынку, вымаливают милостыню на каждом углу. Солидному человеку шагу не ступить без того, чтобы чья-нибудь перепачканная рука не ухватила его за полу камзола или сюртука.

В Казимеже, еврейском квартале Кракова, нищих не меньше. Только судьба их куда горче и обиднее польских, украинских и русских оборванцев. Кому подаст поляк, выйдя из костела? Ну, не жиду же? И украинский крестьянин, расторговавшись на рынке, перед тем как зайти в шинок, бросит монету-другую горемыке с крестом на груди, а не с бородой и пейсами.

Поэтому раввины и управление еврейской общины давно обложили дополнительным налогом всех зажиточных людей Казимежа. Каждый был обязан выложить некую сумму, а с общего сбора община покупала продукты, одежду, дрова, лекарства и распределяла среди бедняков. Худо-бедно, но на это всеспомоществование можно было протянуть.

Раскошеливаться мало кто любит, однако, если совет общины решил, деваться некуда. Богачи Казимежа скрипели, но платили все, кроме одного, весьма и весьма состоятельного купца Шимона.

– Я сам буду решать, кому и за что платить, – решительно отказывался он, выслушивая увещевания членов правления.

– Всевышний посылает тебе деньги для того, чтобы ты делился, – солидно объясняли раввины.

– Всевышний посылает деньги мне и мне же объясняет, с кем и как делиться, – отвечал Шимон. – Если бы Он захотел дать их вам, не стал бы делать меня посредником.

Увещевания длились не один год, пока вода терпения не испарилась и сосуд лопнул.

Шимона вызвали на совет общины и предупредили:

– Если ты не начнешь помогать беднякам, то после смерти «Хевра Кадиша» похоронит тебя на самом бросовом месте кладбища, возле забора. А на твоем могильном камне будет написано: «Тут лежит Шимон-скряга».

– Отлично! – вскричал купец. – Меня это устраивает. Делайте так, как решили.

Пришло время, и скупец вернул душу Всевышнему, так и не опустив в общественную кассу ни одной медной монетки. Наглый ответ раввинам и беспредельное скупердяйство сделали его имя нарицательным. И когда у забора появился могильный камень с надписью «Тут лежит скряга Шимон» многие сочли это правильным и даже справедливым.

Прошла неделя, другая, минул месяц, и члены совета с величайшим недоумением заметили, что в налаженном механизме общественной помощи беднякам что-то разладилось. Стали искать, в чем дело, пошли по цепочке. Первым наткнулись на мясника, он стал жертвовать втрое меньше мяса, чем раньше.

– Что произошло? – спросили члены совета. – С тобой все в порядке?

– Со мной все в полном порядке, – ответил мясник, – просто я больше не могу столько жертвовать.

Такие же слова произнес и пекарь, и зеленщик, и продавец одежды и даже дровосек. Правда, будучи человеком простым и неискушенным, дровосек обмолвился, что дал клятву и поэтому обязан молчать.

В темноте непонимания забрезжил тонкий лучик света. На следующий день дровосека вызвали в раввинский суд. Возглавлял его главный раввин Кракова Гершон-Шауль Хеллер, автор знаменитого комментария к Мишне под названием «Тосефет Йом-Тов».

При виде множества раввинов и самого автора «Тосефет Йом-Тов», дровосек смутился и оробел. Услышав постановление суда, что из-за общественной важности дела он полностью освобождается от соблюдения клятвы, он тут же все рассказал.