Сесили фон Зигесар - Коббл Хилл

Пичес нахмурилась, прочесывая очередную прядь.

– Я ничего не нахожу. Может быть, они все прячутся в одном месте, а может, была только одна вошь. Или, возможно, мне просто показалось, и их вообще не было.

– Продолжайте, – пробормотал Стюарт. – На самом деле это очень приятно.

Пичес улыбнулась и покачала головой. Почему ей не пришло в голову поставить свой айфон в угол и заснять все это на видео? Не то чтобы она собиралась разместить его в социальных сетях или где-то еще, – ей просто хотелось получить его для личного пользования.

– Сейчас обязательно явится какой-нибудь ребенок с температурой, чтобы отпроситься домой, а я стою тут по локоть в кондиционере. « А еще ты без рубашки» , – чуть было не добавила она, но промолчала: ей только что пришло в голову, что, возможно, то, чем они занимаются, противоречит школьной политике. Вполне возможно, что она нарушила какое-то из правил поведения для персонала. Они были в буклете, который ей дали в первый же день работы. Она его так и не прочитала.

– Пахнет замечательно… – Стюарт мягко покачивался из стороны в сторону на вращающемся кресле. Он чувствовал себя так, словно был в отпуске.

Первые признаки болезни Мэнди появились еще в конце июня. Они смотрели музыкально-юмористическое шоу «Субботним вечером в прямом эфире» , и она сказала: «Весь день у меня было странное ощущение, как будто ноги неправильно подсоединены. Я их совсем не чувствую». Стюарт забыл обо всем этом до следующих выходных. В выходные они с Тедди планировали прокатиться по Говернорс-Айланд на его новом велосипеде BMX. Мэнди сказала, что не поедет с ними, потому что устала. В понедельник она заявила, что не может проводить Тедди в его первый день в школьном летнем лагере. Она вернулась в постель и осталась там. Через неделю Мэнди пошла к врачу, и после этого у нее как будто появилась новая работа. На работе надо было спать и принимать витамины. Даже когда она не спала, то редко вставала с постели.

Но на самом деле не так уж многое изменилось в ее жизни. Мэнди всегда была красивой, но ленивой. Обычно она предпочитала смотреть телевизор в спортивных штанах, нежели одеваться и выбираться из дома. Теперь у нее был прекрасный предлог никуда не ходить и ничего не делать: она была больна.

Во время учебы в средней школе Мэнди Марзулли начала взрослеть одной из первых. В десятом классе ей сняли брекеты и она стала работать моделью. В шестнадцать лет Мэнди появилась на обложке журнала Seventeen в белом бикини на пляже в Монтоке. Мэнди была в средней школе, а Стюарт – в старшей. То, что они сошлись, казалось очень логичным. Мэнди просто задержалась после одного из его концертов и предложила ему пива. Стюарт взял пиво и поцеловал ее, и с этого момента они стали парой. Каждый день Мэнди и Стюарт выходили из школы, держась за руки. Она бросила школу и отправилась в поездку вместе с Blind Mice, которые повсюду путешествовали, много пили и мало спали, посещали экзотические места. Это было бурное время. В двадцать пять лет Мэнди забеременела. Родился Тедди, через год они поженились, а группа распалась. Они оба родились в Бруклине: он – в районе Виндзор-Террас, а она – в Бэй-Ридж, но дом они купили в Коббл-Хилл. Считалось, что начальная школа здесь должна быть хорошей, и само местечко выглядело тихим и спокойным. Стюарт устроился на свою нынешнюю работу, а Мэнди проводила время с Тедди и смотрела телевизор.

К стене возле стола сестры Пичес была небрежно приклеена фотография. На этом снимке она играла на барабанах; ее рыжевато-светлые волосы были зачесаны в прическу «улей» 1960-х годов, а на губах, накрашенных красной помадой, сияла широкая улыбка. Она выглядела потрясающе.

– Вы играете на барабанах? – спросил Стюарт.

– Играю ли я на барабанах? – повторила Пичес. Она провела расческой по его волосам быстрыми, отрывистыми движениями. – Да, бывает иногда. В этот бар никто не заходит, а я включаю музыку и играю. Получается полный отстой, зато очень весело.

– Я бы посмотрел на это.

– Думаю, не стоит… – Пичес еще не призналась, что знает, кто он такой. Теперь у нее был шанс. – Вы знаменитость, а я действительно не так уж хороша.

Латынь стала новым любимым предметом Шай Кларк. Она начала изучать ее только в прошлом году и поначалу терпеть не могла этот предмет, но в последнее время с нетерпением ждала урока.

– Латынь – мертвый язык, – убеждала ее мать. – Тебе следует изучать китайский. Это язык будущего, нравится нам это или нет. Вот почему его предлагают все частные школы.

Но отец поддержал выбор Шай. Первый год ей было непросто. Иногда Шай чувствовала, что это очень странно – учить язык, на котором никто не говорит, и подумывала о том, чтобы переключиться на китайский. Теперь же Шай была рада, что не сделала этого: на втором году обучения латынь в школе Финни преподавал мистер Стреко. Да, у него были усы, в которых иногда оставалось немного засохшей пены от капучино, и да, он носил один и тот же светло-серый свитер с треугольным вырезом, на котором почти каждый день можно было обнаружить кусочки еды и кошачью шерсть. На его предплечьях были татуировки, которые Шай не могла разглядеть из-за росших там очень густых и темных волос. Но мистер Стреко страстно увлекался латынью – настолько страстно, что Шай тоже начала испытывать страсть к ней, хотя другие ученики, глядя на него на уроке, просто закатывали глаза.

Она возненавидела свою новую школу с самого начала. Шай была там такой же чужой, как мистер Стреко и его латынь. Они закатывали глаза при виде ее кроссовок (мама принесла с работы лишнюю пару от Gucci). При ее позорной попытке объясниться с официантом (Что, черт возьми, такое «цыпленок Баффало»?). И когда поняли, что она не умеет играть в баскетбол и волейбол, – тоже. Шай спрашивала, где можно выпить чашку чая, – они опять закатывали глаза. Теперь, год спустя, мистер Стреко все изменил. Она чувствовала себя словно редкая бабочка, выбравшаяся из кокона в его классе.

Сегодня латынь была как раз перед обедом. Они пытались перевести «Любовные элегии» Овидия – стихи о любви.

– Грех, грех, грех – у кого было про грех? – требовательно спросил мистер Стреко. Его карие глаза вспыхнули ярко-оранжевым блеском, а пушистые черные усы печально и в то же время сексуально опустились к уголкам рта.

Шай задумалась, сам ли он подстригает усы или еженедельно посещает барбера.

– Это отличная цитата, – сказал он. – Вспомните ее в День святого Валентина.

– Я не могу жить ни без тебя, ни с тобой [16] Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою (Публий Овидий Назон. Любовные элегии. Кн. 3, пер. с лат. С. В. Шервинского). , – перевела Шай. Ее долговязое хрупкое тело дрожало от усилий, которые требовались, чтобы сохранить безразличный взгляд и ровное звучание голоса.