Кэтлин Глазго - Вдребезги

Сожаления, сожаления, сожаления, сожаления, сожаления, сожаления, сожаления, сожаления…

Это слово я заглушила тоже, но оно продолжает возвращаться назад, разрастаясь, становясь сильнее и злее.

Луиза пропускала занятия в группе. Она разговаривала с Каспер по вечерам. Ей звонили поздно вечером, она прислонялась к стене в комнате отдыха, перебирала пальцами телефонный провод и изящно водила носком блестящей балетки по ковру. Луиза могла приходить и уходить, когда ей вздумается, ей не нужен был дневной пропуск.

– Хочу сказать тебе, ты ведь не такая, как мы, ты же понимаешь? Посмотри вокруг. Эти простыни, кровать, наши лекарства, врачи. Здесь все выглядит дорого. Ты меня слушаешь? – шептала Луиза из темноты.

Она перевернулась и облокотилась на руку, чтобы видеть мое лицо. Ее кровать скрипела. В полумраке ее глаза выглядели овальными и как будто подведенными снизу.

– Я просто хочу сказать, тебе нужно быть к этому готовой.

Но я позволила ее словам скользить по мне, они мягкие и теплые. Она отвернулась. Деньги, деньги. Я не хотела думать о том, откуда они берутся или не берутся.

Я просто хотела, чтобы она снова уснула и дала мне возможность съесть сандвич с индейкой, который я спрятала под кроватью.

Дверь со свистом распахнулась. Каспер проскользнула в комнату групповых занятий и села рядом с Сашей, которая улыбалась ей, как щенок. На Каспер были коричневые брюки и ее эльфийские сабо. Волосы соломенного цвета заправлены под красную бандану, напоминающую головную повязку. Серьги в форме луны, розовые румяна – она как чертова радуга.

Интересно, какой она была в старших классах. Наверняка прилежной, такой тип девчонок, прижимающих учебники к груди, всегда с красивыми причесанными волосами, закусывала губу, когда писала контрольную. Возможно, ее фото было в ежегодном альбоме выпускников, или она посещала математический кружок или дискуссионный клуб.

Но существовало еще что-то, нечто, находящееся под чистой наружностью Каспер, недоступное взгляду, словно затаенная боль, деликатная тайна или что-то в этом роде, иначе зачем она посвятила нам свою проклятую жизнь?

Она раздала бумагу и маркеры, и мы напряглись. Когда нам приходилось писать, мы знали, что занятие будет тяжелым. Она попросила положить маркеры и бумагу на пол, и мы сделали упражнение «аккордеон». Я не могла сосредоточиться. Смотрела на настенные часы; мне нужно было уйти раньше. Наконец мне должны снять повязки. При мысли об этом в животе все переворачивалось.

– Напишите, пожалуйста, что вы говорите себе перед тем, как нанести себе вред, – просила Каспер.

Блю тяжело и громко вздыхала, облизывала губы, напрягала голые ступни. Она никогда не надевала обувь. Три серебряных кольца поблескивали на пальцах ног. Когда мы сидели в кругу, она выглядела такой же юной, как все мы, но на близком расстоянии, за ужином или в комнате отдыха можно было увидеть глубокие морщины в уголках ее глаз. Я не рисовала уже целую вечность, практически никогда не ходила на творческие занятия, и когда я смотрела на Блю, очень страдала из-за отсутствия моих карандашей и угольных грифелей. Было в ней что-то такое, что мне хотелось запечатлеть на бумаге.

Сначала я ничего не писала, только сделала пару штрихов красным маркером, потом украдкой посмотрела на Блю, чтобы сделать набросок, еле заметный и нечеткий. Мне становилось хорошо от того, что пальцы держат маркер, вырисовывая то, как я вижу ее кошачьи глаза, полные губы. Мне было немного неудобно рисовать, прижимая бумагу к ногам, но я чувствовала, что пальцы помнят каждое движение. Как будто они ждали моего возвращения.

У Блю очень полные губы. Мои губы, пожалуй, тонкие. Эллис говорила: «Тебе нужно их выделять». Она держала пальцами мой подбородок и проводила холодной помадой по губам. Но это никогда не помогало. Помада никогда не смотрелась на мне. Я не находила, что у меня красивые губы, я просто видела девушку с помадой на губах.

Мои мысли закрутились в круговорот, когда я рисовала Блю. Я не хотела думать о происходящем вокруг, только не сейчас. Всплывали слова «сожаление» и «чердак», «подземный переход» и «мне больно».

Саша хлюпала носом. Фрэнси откашливалась.

Я написала: «ПРОЧЬ. УБЕРИТЕ ЭТО ПРОЧЬ. ЗАГЛУШИТЕ ЭТО». Я перечеркнула портрет Блю большим красным крестом, скомкала рисунок и запихнула его под себя.

Каспер, скрестив руки, вызвала Айсис и стала ждать, пока та прочтет то, что написала.

Айсис ковыряла в носу и краснела.

– Ладно, – произнесла она наконец. Она говорила очень тихо, почти шепотом. – Почему, черт возьми, ты не понимаешь? Я тебе сейчас покажу.

Айсис зажмурилась.

Фрэнси произнесла:

– Никого. Пустота. Всем наплевать.

И разорвала бумагу пополам.

Саша такая горячая от слез, она излучала странное тепло, и я немного отодвинула от нее свой стул. Я почувствовала на себе взгляд Блю.

Саша посмотрела вниз на свой лист бумаги и промямлила:

– Ты. Толстая задница. Черт тебя побери.

Со скоростью птичьего полета Блю пересекла круг и выхватила рисунок из-под меня. Она стояла посередине круга и смотрела на меня, вытаращив глаза.

Каспер бросила взгляд на нее и спокойно сказала:

– Блю.

Это было предупреждение.

Блю развернула комок бумаги, распрямляя его. Она всмотрелась в рисунок, и ее лицо медленно расплылось в улыбке.

– Это что, я? Классный рисунок, Молчаливая Сью. Мне нравится, что ты перечеркнула меня.

Блю показала рисунок остальным.

– Она меня стерла.

Потом она снова скомкала бумагу и бросила ее мне на колени. Я позволила ей упасть на пол. По пути на свое место Блю сказала Каспер:

– У нее лучше получилось это выразить. Это очень даже похоже на то, что происходит у меня в голове, когда я наношу себе повреждения. Сотрите меня.

Каспер повернулась к Саше, но прежде чем она начала говорить, Блю прервала ее:

– Вы знаете, это очень несправедливо, доктор.

Каспер взглянула на Блю.

– В чем несправедливость?

Мое лицо начало гореть. Я посмотрела на часы. Всего через несколько минут я могла встать и уйти, чтобы снять с себя этот панцирь.

– Ей никогда не надо ничего рассказывать. Нам всем приходится говорить, выворачивать наши чертовы кишки наизнанку, а она не проронила ни слова. Мы, может быть, комики, выступающие перед ней.

– Занятия в группе добровольные, Блю. Если кто-то не хочет говорить, он не обязан это делать. Чар…

– Молчаливая Сью, расскажи всем, что ты там написала, – попросила Блю. – Не хочешь? Хорошо, я расскажу. Она написала «Прочь. Прочь, заглушите это». Заглушить что, Сью? Выкладывай. Время пришло.

Проклятый Фрэнк носил массивные серебряные кольца, украшенные зловещими черепами. Он постоянно протирал их об рубашку, пока они не начинали безупречно сверкать. Его пальцы были покрыты пятнами и ожогами от зажигалок, и он вонзил их мне в шею, стаскивая меня с чердака. Эван и Дамп мяукали как котята у него за спиной, но они всего лишь мальчишки, которым нужны наркотики. На улице стоял мороз. В апреле выпал неожиданный снег, превратившийся в ледяную корку. В такую погоду лучше не выходить из дома: от снега с дождем незакрытое лицо промерзало и пальцы превращались в кости, покрытые жесткой кожей.