Кэтлин Глазго - Вдребезги

Когда Проклятый Фрэнк открыл дверь и впустил нас, мне уже тогда следовало понять, что он не позволит мне остаться там просто так. Эван и Дамп внесли меня, и тогда мне следовало внимательнее рассмотреть лица девушек, которые сидели на порванном диване. Все расплывалось перед глазами, я подумала, что они просто под кайфом – смотрят невидящим взглядом. Теперь уже я понимаю, что их глаза были мертвы. Я оцепенела, легкие словно наполнились цементом.

«Просто сделай это, – сказал Проклятый Фрэнк тем вечером, и мое дыхание исчезло, как только его пальцы сильно сжали меня. – Сделай это, как другие девчонки. Или я сам это сделаю».

Если какая-нибудь девушка попадала в Сид Хаус и хотела там остаться, то внизу было пустое помещение, ничего кроме матрасов. Фрэнк держал девушек в этой комнате. Мужчины приходили в дом, платили Фрэнку и потом заходили туда.

ПРОЧЬ. ЗАГЛУШИТЕ ЭТО. Моего отца. Мою мать. Мою тоску по Эллис. Мужика в подземном переходе, Проклятого Фрэнка, мужчин из комнаты внизу, людей с улицы, которые носят в себе слишком много монстров, голод, и печаль, и усталость, ощущение собственной никчемности, непривлекательности, недостаток любви – просто заглушите все это, я хочу уменьшаться и уменьшаться, пока не превращусь в пустое место.

Это было в моей голове там, на чердаке, когда я достала битое стекло из своей аптечки и начала кромсать себя на мелкие кусочки. И я бы резала и резала целую вечность, но в тот момент я хотела довести дело до конца, чтобы все навсегда закончилось. Я бы зашла дальше, чем Эллис. Не испортила бы все, как она: я бы умерла, а не повисла бы где-то между жизнью и смертью, как получилось у Эллис.

В тот раз я делала все, чтобы умереть.

Но я жива.

В голове звучала музыка, взгляд затуманивался. Я с трудом различала очертания Блю, ее елейное выражение лица и испорченные зубы, но по мере того, как я приближалась к ней, начинала ощущать вкус того, как я буду долбить это лицо, пока не вытолкну в коридор. Странное дело – мое тело одновременно становилось тяжелым и невесомым и небольшая часть меня парила в воздухе и улетала прочь. Каспер называет это временной потерей контроля над сознанием – но я продолжала идти, пошатываясь, по направлению к Блю, даже когда она нервно засмеялась и произнесла:

– Ударь меня.

И встала наготове.

Джен С. поднялась.

– Пожалуйста, прекратите, – попросила она.

Раньше, когда я жила на улице, я называла это «чувством улицы». Словно электрический провод туго натягивается и проходит сквозь тело. Это означало, что я могла сжать кулаки и готова была сражаться с двумя пожилыми женщинами за забытый спальный мешок у реки. Это означало, что я могла сделать многое, чтобы пережить ночь и провести следующий день в бесконечном хождении по улицам.

Голос Каспер ровный и чистый.

– Чарли, еще одна потасовка, и я не смогу тебе помочь.

Я внезапно остановилась. Чарли. Чарли Дэвис. «Шарлотта, – сказал тогда Эван, и я видела его глаза, пьяные и блестящие, пятна моей крови на его щеке тем вечером на чердаке. – Какое красивое имя». Он целовал меня в голову снова и снова. «Пожалуйста, не покидай нас, Шарлотта».

Отец учил меня определять время на часах, показывая, сколько осталось ждать. «Длинная стрелка здесь, а короткая тут. Когда короткая здесь, а длинная здесь, значит, мама сейчас вернется домой». Он прикуривал сигарету, и, довольный собой, раскачивался в кресле.

Стрелки на настенных часах показали мне, что пора идти снимать повязки.

Я шла, пошатываясь, дурацкий ботинок-нога зацепился за ковер, пока я наконец не подошла к двери. Я отпустила ее, и она с шумом хлопнула за моей спиной.

Повязки снимал Винни, медбрат дневной смены, его большие обветренные руки работали методично. В процедурной очень чисто и прохладно. Пока я устраивалась на столе, бумага шуршала подо мной. Я смотрела на стеклянные банки с длинными ватными палочками для ушей, бутылки со спиртом, аккуратно подписанные ящики. У Винни серебристый поднос, все готово: ножницы, пинцеты, зажимы и кремы.

Он сделал паузу перед тем, как начать освобождать мои руки от повязок.

– Ты хочешь, чтобы я кого-нибудь позвал сюда? Доктор Стинсон закончит групповые занятия через пятнадцать минут.

Он имел в виду Каспер.

Винни улыбнулся мне своей особой улыбкой, приоткрывая рот и обнажая все зубы. Каждый зуб заключен, подобно картине или фотографии, в золотую рамку. Неожиданно у меня возникло сильное желание потрогать один из этих блестящих зубов.

Винни засмеялся:

– Тебе нравятся мои классные зубы? Это дорогого стоит, но моя улыбка мне стоила еще дороже, если ты понимаешь, о чем я. Зовем доктора или нет?

Я помотала головой – «Нет».

– Да, так-то. Ты сильная девочка, Дэвис.

Винни осторожно размотал марлевую повязку с обеих рук. Отделил длинную салфетку от левой руки, потом от правой. Он бросил их в металлическое ведро для мусора, и они издали мокрый и мягкий шлепок. Мое сердце начало биться немного быстрее. Но я пока еще не смотрела вниз.

Винни наклонился ближе, работая со швами пинцетами и зажимами. От него пахло одновременно приятно и раздражающе, что-то вроде запахов масла для волос и кофе. Я не отрываясь смотрела на потолочные лампы до тех пор, пока перед глазами не появились большие темные тучи. На одной из потолочных панелей виднелось пятно в форме почки цвета пригоревшего на сковороде масла.

– Тебе не больно? – спросил он. – Я стараюсь как могу, дорогая.

Раздался звук льющейся воды. Винни мыл руки. Я подняла руки вверх.

Они бледные и сморщенные от того, что были перевязаны долгое время. Я перевернула их и посмотрела на красные швы, похожие на веревки, пробегающие от запястий до локтей. Потом легонько дотронулась до них. Винни хмыкнул. У него низкий мелодичный голос.

Для него я всего лишь еще одна уродливая девчонка, еще один рабочий день.

– Все в порядке? – Он растер крем ладонями и поднял их вверх.

Под этими новыми шрамами я видела старые. Мои шрамы похожи на плотины или что-то в этом роде. Бобер просто добавлял новые доски и прикреплял их к старым.

Я кивнула Винни. Крем разогрелся в его руках и приятно лег на кожу.

В самый первый раз, когда я порезала себя, лучшее было после: промокнуть рану ватным тампоном, аккуратно подсушить, изучить со всех сторон, заботливо убаюкать руку, прижимая к животу. «Ну, ну».

Я резала себя, потому что не могла справиться с собой. Все просто. Мир превратился в океан, волны смывали меня, вода оглушала, сердце утопало в воде, паника разрасталась до вселенских масштабов. Мне необходимо было освободиться, сделать себе больнее, чем делал этот мир, чтобы потом я смогла пожалеть себя.

«Ну, ну».

– Это противоречит здравому смыслу, да? То, что причинение себе боли заставляет вас чувствовать себя лучше. В некотором роде вы можете избавить себя от боли, причиняя себе боль, – говорила нам Каспер.