Кэтлин Глазго - Вдребезги

Внутри меня все горело, а снаружи только пустота. Я не могла порезать себя, но мне было необходимо что-нибудь сделать с собой, чтобы облегчить боль.

Винни одарил меня своей золотой улыбкой из-за стойки. На перегородке за стойкой были приколоты фотографии, принадлежащие медсестрам. Их дети, куча детей, упитанные, тощие, угрюмые подростки, и собаки, много-много собак. Дочери Винни, должно быть, это они там в белых платьях с рюшами и с очень темными волосами, как у него.

Я показала на свои волосы, на это безобразное гнездо. От одного их запаха мне внезапно стало дурно. Я захотела от них избавиться, от последней частицы уличной жизни.

– Отрезать, – произнесла я охрипшим голосом.

Винни поднял руки кверху.

– Не, не. Сначала ты должна заслужить свой дневной пропуск, милая. Тогда ты сможешь пойти на улицу с остальными, сходишь в «Суперкатс» или еще куда. Я не притронусь ни к чьим волосам.

Я облокотилась на стойку и ударила по ней кулаком.

– Сейчас. Мне нужно это сейчас.

– Puta madre, – прошептал он. [1] Охренеть ( исп. ). – Здесь и далее: прим. пер.

Он толкнул дверь процедурной.

– Давай, пойдем. И не плачь. Для таких волос есть только один способ.

В столовой первой заговорила Айсис, она раскрыла свой маленький рот, и макароны с сыром выпали в тарелку.

– Отпад, Чак, ты только посмотри на себя! [2] Обычно прозвище людей, которых зовут Чарльз, Чарлтон, Чарли.

Блю начала смеяться глубоким заразительным смехом, от которого Фрэнси вздрогнула; она сидела рядом и никогда не ела. Фрэнси тоже улыбнулась.

– Я тебя ненавижу, Молчаливая Сью, но ты гораздо лучше выглядишь. Почти человек.

Даже Винни присвистнул, орудуя электробритвой у меня на голове, волосы тяжелыми пучками падали на пол.

– Лицо. У девчонки, оказывается, есть лицо, – произнес он.

Я, не отрываясь, смотрела на себя в зеркало, в настоящее длинное зеркало на внутренней стороне двери процедурной. Я не опускала глаза ниже плеч, просто рассматривала лицо, но не слишком долго, потому что при взгляде на себя мне снова становилось грустно.

Когда я начала есть, девушки замолчали. Никогда бы не подумала, насколько это неловко – демонстрировать шрамы кучке девчонок, сплошь покрытых шрамами, но это так. Я смотрела только в тарелку.

После ужина я собиралась обыскать коробку с забытыми вещами, чтобы найти себе рубашку с длинными рукавами. Мне было холодно, и я чувствовала себя незащищенной. Мне не хватало дешевого кардигана горчичного цвета, который я носила до того, как убежать из дома. В нем я была укрыта и чувствовала себя в безопасности. Мне не хватало всей моей одежды. Не уличной, а той, давнишней – полосатых футболок, брюк в клетку и шерстяных шапок.

Айсис проглотила еду и спросила:

– Господи, Чак, где тебя подстригли? Ты что, на самом деле выходила в этот чертов город?

У Айсис подбородок как у терьера и нервное лицо. Она крутила между пальцами неопрятные завитки косичек. Остальные ждали. Луиза еле заметно улыбнулась мне с другого конца стола.

Я обожала разбивать стеклянные банки. Их надо ударять с силой, потому что стекло толстое. В отличие от другого стекла, банки разбиваются на толстые осколки – острые, изогнутые и переливающиеся. Они оставляют широкие и глубокие порезы. Толстые осколки легко отмывать и хранить, засунув в бархатный мешочек, и прятать в своей аптечке до следующего раза.

При мысли об этом меня охватил заранее ожидаемый озноб, что-то похожее я чувствовала в процедурной, и это недопустимо, по словам Каспер, это пусковой сигнал, и я видела, как некоторые девушки, например бледная Саша с глазами цвета моря, начинают хмуриться. Блю и Джен С. ждали с отрешенным выражением лица, вилко-ложки застыли в воздухе.

Мне казалось, я хочу им рассказать, мне казалось, что я хочу говорить. Я чувствовала гул в груди и думала, что, возможно, у меня получится что-нибудь произнести, хотя и не знала, как направить слова или что они будут значить, но я открыла рот…

Из глубины стола послышался голос Луизы, гортанный и приятный; группа, в которой она пела, называется «Нелюбимые».

– Стекло, – Луиза убирала за собой после ужина. Она любила перекусывать; немного одного, немного другого, никогда не задерживалась надолго. – Она использовала стекло. Завтрак безнадежных чемпионов.

Луиза пожала плечами, проплывая мимо нас с картонным стаканчиком, пластиковой тарелкой и вилко-ложкой в сторону мусорного ведра.

Сначала за столом все замерли, поскольку каждая думала и вспоминала свои любимые инструменты. И потом, наконец, атмосфера разрядилась.

– Это мощно, Чак, – ела и резюмировала Айсис.

Я таращилась на масляную гору макарон, одинокий рядок зеленой фасоли, коричневую лужицу яблочного мусса.

– Меня зовут не Чак, Айсис. Мое имя Чарли. Чарли Дэвис.

Мой голос был уже не хриплым. Он стал звонким как колокольчик.

– Ух ты. У кого-то, оказывается, есть голос, – произнесла Джен С.

Блю кивнула и пристально посмотрела на меня.

– Здесь, – сказала она, задумчиво потягивая кофе, – становится все интереснее.

Каспер улыбнулась мне.

– Большие перемены, – заметила она. – Заговорила. Обрезала волосы. Сняли повязки. Как ты себя чувствуешь?

Я потянулась к ее столу, чтобы взять бумагу и синюю ручку, но она возразила:

– Нет.

Черепаха в аквариуме остановилась, как будто тоже меня ждала. Ее крошечное тело раскачивалось на воде. Нравился ли ей этот маленький корабль на дне с отверстием, достаточно большим, чтобы ей удалось проплыть через него? А большой камень, на который она могла забираться, чтобы отдохнуть? Хотела ли она когда-нибудь выбраться оттуда?

Я плотнее застегнула толстовку, которую нашла в коробке с забытыми вещами, натянула на голову капюшон.

– Безобразной, – говорю я ей глухим голосом из-под капюшона. – Безобразной. Я до сих пор чувствую себя безобразной.

Не то чтобы я никогда не замечала, что Джен С. каждый вечер исчезает куда-то, как только Барберо засыпает на кушетке в комнате отдыха. «Я в туалет», – говорила она, и ее длинный хвост сползал по плечу, когда она наклонялась ко мне и смотрела, что я делаю на компьютере. «Желудок заболел. Я задержусь там». Или «Пойду пробегусь по коридору. У меня тело немного затекло. Веди себя хорошо». И потом она уходила.

Это странно, но я занималась быстрее, чем требовалось. Я уже закончила двенадцать уроков, это где-то середина воображаемого выпускного класса. Я чувствовала что-то вроде удовлетворения, нажимая «ОТПРАВИТЬ», и ждала возвращения Джен С., чтобы поставить оценку, используя секретный пароль. Как оказалось, учиться в школе очень легко, если убрать всех остальных детей, дурацких учителей и всю остальную дрянь, которая случается в школах.