Карме Риера - В запредельной синеве

– А… Теперь все понятно, – сказал Понс. – Ты сам не слишком силен в английском и наверняка что-нибудь не так понял.

– Ну и как, добрался этот Домингес до Луны? – спросил Микел Вальс, который был заинтригован этой историей и совершенно не заметил скепсиса шорника.

– Конечно! И обнаружил там совершенно другой, чудесный мир, много лучше нашего. Селениты – так называют себя обитатели этого светила – выше и сильнее нас. И гораздо, гораздо лучше. Они никогда не лгут, а наибольшей их добродетелью является верность. Никогда там брат не предаст брата, а друг – друга. Когда рождается ребенок, то селениты по его внешности сразу знают, будет ли он добродетельным, и если видят, что он склонен ко злу, то тайно отправляют дитя на Землю и обменивают на одного из нас…

– Ты хочешь сказать, Консул, что веришь в эти россказни? – на сей раз рассказчика прервал торговец Жорди Серра. – Я думаю, что этот Домингес – сумасшедший, а упомянутый тобой Голдин или Голвин, как там он зовется, поверил ему, как последний осел, записал этот бред и издал.

– Я не путешествовал с ним в одной корзине, конечно, – сказал Консул, – но заметь: Колумбу тоже никто не хотел верить, а он открыл-таки Индию.

– Ну да: проплыв по морю, на каравеллах, как положено, – снова возразил Серра. – Воздух же не создан, чтобы человек по нему летал. На то есть птицы.

– Ну, это ты так думаешь! – подал голос Вальерьола, решивший внести в разговор свою лепту. – Возможно, вы не знаете, но пророка Аввакума ангел перенес по воздуху из Иудеи в Вавилон, чтобы тот пришел на помощь пророку Даниилу. Ангелы и демоны летают, летают и ведьмы…

– Ведьмы, ведьмы! – закричала Катерина Боннин, которая до того момента вела себя тихо, но упоминание ведьм привело ее в крайнее возбуждение, заставило забыть об обеде и выскочить из-за стола.

– Мы этого не увидим, но придет день, когда человек – господин земли и моря – завладеет воздухом и создаст корабли, чтобы бороздить небесное пространство. Будьте уверены! – сказал Вальс.

– То, что ты узнал из книги путешествий, Консул, я читал в одной древней книге, – произнес Агило. – Там рассказывалось об одном петухе, который долетел до неба и узнал все тайны Природы: отчего горят звезды и меняется луна, по какой причине происходят землетрясения и дуют ветры, но он сохранил все это в секрете.

– И это ты говоришь? – воскликнул Консул. – Откуда ты знаешь, что это не шутка – путешествие этого петуха? Или ты веришь рассказам Зопета, что были времена, когда животные разговаривали, орлы летали на небеса, и не только они, но и верблюды с жуками?

Уже подали на десерт фрукты и сладости, когда Шрам, смотревший на все широко раскрыв глаза, попросил Пере Онофре поточнее описать своего знакомого, стремившегося летать, – как того зовут и где тот живет.

– Его имя не имеет значения, потому что живет он не на Майорке, но если ты хочешь сбежать отсюда, то я выправлю тебе разрешительные бумаги, и ты спокойно уедешь по морю, поскольку я нахожу, что это более естественный способ покинуть остров.

– Речь вовсе не обо мне, – горячо заверил Кортес, почувствовавший себя неловко. – Мне нет никакой необходимости уезжать отсюда. Я это так, из любопытства спросил.

– Я так и подумал, – заключил Пере Онофре, чувствовавший себя сбитым с толку, потому что из-за возникшей дискуссии не мог сообразить, как ему вновь завладеть всеобщим вниманием. – Что касается моря, – громко сказал он, воспользовавшись тишиной, – знаете ли вы, что в Голландии один мудрец высчитал, сколько нужно губок, чтобы высушить всю гавань в Антверпене…

– Лучше б они просто откачали воду, – высказал свое мнение Консул, – так выйдет быстрее.

– Стоило бы изобрести машину, откачивающую из голов дурные мысли, – заявил Габриел Вальс.

– А еще такую машину, – снова заговорил Пере Онофре, – которая воспроизводила бы человеческую речь с совершенной точностью…

– Механизм, – подхватил Вальс, – который бы записывал каждое слово, ничего не пропуская, точь-в-точь. Тогда мы бы всегда были уверены в том, что говорили, или в том, что мы позволили себе сказать. Это было бы полезно иметь в суде. – И он пристально посмотрел на Шрама, но ювелир не обратил на это никакого внимания, поскольку в этот момент положил на тарелку новую порцию десерта и глотал, смакуя, очередной кусок, сосредоточившись на его тонком вкусе.

Солнце скрылось в серых тучках, и на сад опустились сумерки, когда Кортес в обществе Понса покинул гостеприимные владения Вальса. Они молча дошли до города – шорник был человеком немногословным, – вошли в него через ворота Святого Антония и вскоре распрощались. Шрам несколько раз оглянулся, чтобы проверить, не идет ли кто за ним: он решил идти домой не сразу, а зайдя сначала в Монтисион, чтобы только извиниться перед отцом Феррандо и объяснить, отчего не пришел к нему утром, однако бумагу не хотел отдавать. Разговоры за обедом очень заинтересовали его, особенно история про летающего человека, так что ему было что добавить в донос. С другой стороны, Шрам намеревался смягчить провинности двоюродного брата, хотя полностью исключить свои обвинения он не мог из-за договора с исповедником, как бы Габриел Вальс ни настаивал на этом. Но до монастыря ювелир так и не добрался, потому что перед ним внезапно выросла смутная человеческая фигура. Кортес поднялся к дверям своего дома, чтобы лучше рассмотреть, кто это. Пере Онофре Агило сердечно поприветствовал старого кляузника, стоящего с ключом в руке, но приглашение зайти отклонил.

– Ну, мы еще увидимся. Когда, ты говоришь, отплываешь?

– Послезавтра.

«Этот знает, что делает, – подумал Шрам, распрощавшись с торговцем. – Убедив всех, что обязательно вернется, быстро и без проблем справил себе разрешительные бумаги. И торговля у него идет отлично, как говорят. Он богатеет, много путешествует, всем доволен. Повидал мир. Взлететь на искусственных крыльях – это вполне в его духе. Кто знает, может, он про себя рассказывал?»

Кортес сказал Полонии, что ужинать не будет, поскольку объелся за обедом, и заперся в своей комнате. Не стал он и подниматься на крышу. Ювелир устал за день и решил побыстрее лечь, в надежде, что бессонница отступит и он наконец отдохнет. Шрам аккуратно разделся – ведь наряд был воскресным – и натянул ночную рубашку. Когда он складывал одежду, к его ногам выпали бумаги, которые он бережно хранил на груди весь день. Кортес положил их на подушку. Потом поставил светильник в изголовье и начал читать:

Во имя Иисуса Христа, Пресвятой Матери Его и святого Иосифа!

По указанию своего исповедника я, Рафел Кортес по прозвищу Шрам, написал эту бумагу в субботнюю ночь начала июня года 1687 от Рождества Господа нашего, чтобы облегчить душу, искупленную Христом.