Иоганнес Хервиг - Банда из Лейпцига. История одного сопротивления

Мы следили за ними из камышей, как индейцы, вернее, как неловкие индейцы. Один из мальчиков повернул голову. У него были большие глаза, и он напоминал теперь косулю, почуявшую опасность. Мы пригнулись, и я не смог сдержать смеха. Парень точно нас заметил.

– Черт побери! – сказала Хильма. – Кто пойдет сходит к ним?

– Может, ты сходишь? – обратился Генрих к Жозефине. – В твоем наряде… Посмотрим, как они отреагируют.

Жозефина бросила в его сторону раздраженный взгляд и выдохнула – как будто шина спустилась.

– Я пойду, – сказал Рихард. – Мне кажется, я одного из них знаю.

Недолго думая, он вышел из нашего укрытия и прямиком направился к незнакомцам. Будет драка, решил я и на всякий случай принялся разминать запястья. Все затаили дыхание.

Парни на том берегу тем временем управились с палаткой; один из них проверил напоследок, хорошо ли держатся все колышки. Почти одновременно они увидели приближающегося Рихарда и быстро сгруппировались. Рихард остановился, не доходя до них нескольких метров. До нас долетал его голос, но слов было не разобрать. Я увидел, что один из парней покачал головой.

Секунды тянулись как вечность. Казалось, картинка застыла. И тут один из парней выступил вперед. Его боксерский нос лепешкой, казалось, занимал всё лицо. Парень сделал навстречу Рихарду несколько шагов – два, три, четыре, и я уже изготовился рвануть Рихарду на помощь, но тут они обнялись, и замелькали руки, пошли пожатия, похлопывания по плечам. Наш разведчик помахал нам, и мы вышли из камышей.

– Вот, ребята, – сказал он в радостном возбуждении, какого я у него никогда не видел. – Это Макс Маслофф из Линденау [28] Линденау – район Лейпцига. . – Рихард дружески ткнул «боксера» в грудь. – Мы с ним знакомы со времен «Красных соколов» [29] «Красные соколы» – юношеская организация, близкая по своему духу к социалистическому движению, была основана в 1925 г. в Австрии и получила затем распространение в Германии; менее политизированная, чем остальные молодежные союзы этого времени, организация занималась преимущественно устройством отдыха для детей рабочих; в 1934-1945 гг. была запрещена, после Второй мировой войны возобновила свою деятельность. . Не виделись уже сто лет!

– С тех пор как «Красных соколов» запретили! – уточнил Макс. Голос у него был на удивление звонким, что никак не вязалось с его грубоватым обликом. Мы все представились и пригласили Макса с друзьями к нам, в нашу дубовую «пещеру». Макс предложил отметить знакомство можжевеловым шнапсом.

– Шикарный напиток, – сказал я. – Откуда такая роскошь?

Макс рассмеялся и неопределенно махнул рукой.

– Добыли, – ответил он.

Как они его там добыли, никто уточнять не стал. Вряд ли купили.

Мы пили. Мы болтали. Макс и его друзья, как выяснилось почти сразу, были своими. Они рассказали, что у них в Линденау сложилась похожая группа. Так же как и мы, они собирались где-нибудь на улице, то и дело схлестывались с гитлерюгендовцами, которые были мастера на всякие провокации, все было знакомо. Правда, до сих пор я считал, что мы одни такие в городе. Я сидел, прислонившись к дубу, с можжевеловкой в руках. Надо мной шумела листва. А в голове у меня тоже шумело – от переполнявшего меня чувства сопричастности большому общему делу.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, где я нахожусь. Какая-то мелкая нечисть со всей силы разлепила мне глаза. Перед собой я видел одну сплошную зелень с узорчатыми прорезями. Медленно-медленно до меня дошло, что я, похоже, ночью так и не сумел добраться до «коты» и что шум у меня в голове есть не что иное, как то самое похмелье, о котором я слышал от взрослых.

Я закрыл глаза. Пестрые круги пустились в пляс. Боль и головокружение никуда не делись, а только усилились. Я снова открыл глаза. Где-то рядом зашуршала бумага. Я поднялся. Ощущение было такое, будто меня сунули в бочку с тягучим медом и заставили шевелиться. Передо мной сидела Хильма. Она склонилась над картой и сосредоточенно разглядывала ее, покусывая нижнюю губу.

– Привет, – сказал я, не способный на большее, и снова опустился на землю.

– Выспался? – с улыбкой спросила Хильма и протянула мне стакан воды.

Я выпил. Половина разлилась по физиономии двумя ручейками, разбежавшимися к правому и левому уху.

– А я как раз прокладываю нам маршруты, – сказала Хильма. – Можно ехать по-разному, через Тауху или Кляйнпёзну, например. Правда, это будет порядочный крюк и в том и в другом случае. Километров пятнадцать лишних набежит. Так что часа два дополнительных нужно будет набросить на обратную дорогу и выехать, соответственно, пораньше, а не к вечеру. Хотя не знаю, доберемся ли мы дотуда вообще. Глядя на вас, очень сомневаюсь.

Столько слов за раз я не мог переварить в моем состоянии. Я огляделся. Пит спал, полусидя, прислонившись к дереву и нелепо уткнув подбородок в грудь. Эдгар лежал трупом, и только по движению травинок возле его рта я с облегчением уловил в нем признаки жизни. Из «коты» доносился храп. Чья-то волосатая нога торчала из-под черного полотнища – чья, одному богу известно. Вышитый олень над нею презрительно вздернул морду. Я вздохнул.

– Ты прямо какая-то бодрячка, и откуда только силы берутся? – спросил я.

Хильма хихикнула и сочувственно посмотрела на меня, как добрая старшая сестра. Она потянулась, подняла с земли пустую бутылку и потрясла ею у меня перед носом. Потом подняла вторую. Она тоже была пустой. Получается, что мы приговорили целых две бутылки? Наши ночные посиделки были покрыты свинцовым мраком.

– Просто я не пью всякую дрянь, – сказала Хильма. Прошло некоторое время, прежде чем наш лагерь несколько ожил. Пит прямиком потопал к воде, откуда вскоре раздалось громкое фырканье и уханье. Мокрая одежда облепила все его тело, но настроение после купания явно улучшилось. Хильма изо всех сил торопила нас. Никто не сопротивлялся. Она сама распорядилась, что Рихард, Генрих и Пит поедут через Тауху. Остальные, в том числе и я, через Кляйнпёзну.

Пока все собирали палатки, я по заданию Хильмы принялся сочинять объяснительные записки – кто кого и где навещал. Я старался писать по возможности взрослым почерком и строго следил за тем, чтобы не затесалась какая-нибудь орфографическая ошибка. Когда я закончил работу, мне стало плохо. Порывом ветра нагнало рябь на воду в нашем озере. Я посмотрел наверх. Правый край темно-синего неба окрасился грязно-серым цветом. Обратная дорога, похоже, будет мокрой.

– Ну что, пора? – сказал Макс, прощаясь. – Мы поедем через Мёлькау, а вы – какой-нибудь другой дорогой, хорошо?

Мы кивнули. Все пожали друг другу руки.

– Когда увидимся теперь? – спросил он. – В сентябре будет Малая ярмарка! [30] Малая ярмарка проводилась и проводится по сей день одновременно с традиционной Лейпцигской ярмаркой; в отличие от большой ярмарки, предназначавшейся для более или менее крупных торговых предприятий, Малая ярмарка была ориентирована на обывателя и представляла собой торговую площадку для мелких продавцов; с 1935 г. она проводилась в районе Линденау, где посетителям предлагалось и множество развлечений (аттракционы, кинотеатры, представления бродячих актеров и пр.). Мы собираемся на открытие. А вы?