Иоганнес Хервиг - Банда из Лейпцига. История одного сопротивления

– Ну а ты как? – спросил я Жозефину.

Два голубых глаза посмотрели на меня. Пелена, застилавшая их, рассеялась, как дымок от потушенной свечи. Красные губы пришли в движение.

– Попробую организовать.

Как я ни радовался предстоящему походу, две вещи все-таки не давали мне покоя. Первое, что меня тревожило, – это вопрос об участниках. Пит наверняка будет, да еще прихватит с собой парочку таких же, как он. А что, если среди нас не окажется ни одной Жозефины, зато штуки четыре Питов?

Второй вопрос был гораздо более сложным. Мне нужно было решить, как сообщить родителям о намечающемся мероприятии. Ведь меня не будет дома с пятницы до воскресенья, такое длительное отсутствие простыми прогулками или починкой велосипеда в подвале не объяснишь. О якобы уже заполненном заявлении на прием в гитлерюгенд мы тоже еще толком не говорили. Но поход сейчас был важнее. Как-то мне придется с ними объясниться.

– Хотел вас кое о чем спросить, – начал я разговор тем же вечером, когда все собрались в гостиной. Отец сидел и слушал шипение в радиоприемнике, сквозь которое пробивались обрывки каких-то фраз – судя по всему, передача из Москвы. Стараниями отца мы могли хоть целый день ловить заграничные станции на коротких волнах. Многим, если у них вообще было радио, приходилось довольствоваться «народным приемником» [20] «Народные приемники», выпуск которых был налажен в 1933 г., предназначались для приема местных вещательных станций только на длинных и средних волнах, они были недороги и доступны широким слоям населения. .

Мама сидела с книгой за столом.

– О чем? – поинтересовалась мама. Она откинулась на стуле и теперь сидела, прижав книгу к груди.

Отец что-то такое пробурчал, не отрываясь от приемника. Диктор призывал к солидарности с испанским народом и борьбе с путчистами [21] Речь идет о гражданской войне в Испании (1936-1939) между Второй Испанской республикой, образовавшейся после свержения монархии в 1931 г. и управлявшейся Народным фронтом, и военно-националистическими силами под предводительством генерала Франсиско Франко (1892-1975); Народный фронт активно поддерживался Советским Союзом, генерал Франко – нацистской Германией, Италией и Португалией. .

– Мои друзья едут на выходные в поход с палатками. Я бы хотел поехать с ними.

Мамина книга перекочевала на стол и закрылась.

«С каких это пор ты обзавелся друзьями, с которыми тебе так хочется отправиться в поход?» – спрашивали ее глаза.

– И куда они собираются? – вместо этого спросила она.

– Недалеко, – ответил я. – На озера под Любшюцем.

Отец скривился, как я заметил по той половине лица, которая была обращена ко мне.

– На озера под Любшюцем? С какой стати? Почему? Что вы там потеряли?

– Говорят, там красиво, – сказал я. – Природа, и купание отличное.

Отец выключил радио.

– Говорят, там красиво, значит. Кто говорит?

К этому вопросу я был готов.

– Генрих. Генрих, сосед наш. Сын Умрата, который торгует углем. Генрих тоже поедет, – выложил я приготовленный козырь. Он был, конечно, мелким, но все же лучше, чем ничего. Быть может, родителям будет спокойнее отпустить меня со знакомым человеком.

– И с каких это пор ты с ним дружишь? – спросила мама.

Я пожал плечами.

– Да уже давно…

– Так, минуточку! – вмешался отец и выпрямился. – У этих озер под Любшюцем своя история. Раньше там собирались разные бездельники. Теперь с этим покончено. Пляжи закрыли! Никто туда больше не ездит! Ни один человек!

– Но это же интересно, – сказал я и постарался придать своему лицу как можно более безмятежное выражение. – Хотел бы посмотреть на это историческое место своими собственными глазами!

– Нет, – отрезал отец.

Мама принялась теребить желтую тесемку-закладку, которая выглядывала из книжки тоненьким червяком.

– Отстань от парня, – сказала она. – Он уже взрослый. Если он хочет поехать на день-другой, то пусть себе едет, нечего раздувать из этого невесть что.

Отец откинулся в кресле.

– Ехать он может. Но только не на Любшюцские озера.

– Ну и прекрасно, – сказал я. – Мы и другие варианты обсуждали. Можно поехать под Брандис. Свет клином на этих Любшюцких озерах не сошелся.

Я сам удивился, как легко мне далась эта ложь. Отец что-то пробурчал в ответ и повел головой, что можно было расценить как знак согласия. Похоже, он считал свой авторитет гораздо более весомым, чем тот был в действительности. Разумеется, вариант с Брандисом никем не обсуждался и никто туда ехать, естественно, не собирался. Во взгляде мамы читалось легкое сомнение, но она и на Любшюцские озера с самого начала была согласна. Вероятно, поэтому она ничего не сказала.

В пятницу днем духота бессовестно завладела всем моим телом. Окна у меня были открыты настежь, я хотел настроиться на свежий воздух, природу и приключения. На кровати возвышались башенки целого городка, сложившегося из одежды, пакетов с провиантом и туалетными принадлежностями. В нерешительности я теребил подбородок, на котором пробивался первый пушок намечавшейся бороды. Интересно, другие возьмут с собой барахло для умывания и бритья? Подумав, я отложил все умывальное хозяйство в сторону. У меня и так уже много всего набирается. И тут в комнату тихой тенью вошла мама.

– А кто еще с вами едет в Брандис? – спросила она, особо выделив голосом последнее слово, так что у меня не осталось сомнения в том, что она все поняла.

– Да ты не знаешь, – сказал я, отметив про себя, насколько по-дурацки звучит моя отговорка. – В основном друзья Генриха. Любители природы.

Мама посмотрела на мои вещички, разложенные на кровати, потом в окно, потом снова на меня.

– Я хорошо знакома с господином Умратом. Тебе это известно?

Нет, мне это было неизвестно. Как неизвестно было и то, к чему мне это сообщалось. Я пожал плечами.

– Ну и замечательно, что знакомы, – отозвался я.

Мама помолчала.

– Не наделайте там глупостей, – сказала она наконец, и было видно, что ей хочется добавить что-то еще. – Надеюсь, не подведешь.

Когда после обеда я уже направился к месту встречи у церкви, у меня возникло спонтанное решение заглянуть к Умратам. Я поднялся по лестнице, одолевая пролет за пролетом, – табличка с нужным именем обнаружилась под самой крышей.

– А Генрих уже ушел, – сообщил мне с порога его отец, видный мужчина, по сутулой осанке которого можно было сразу определить трудягу. Мы, конечно, встречались с ним уже не раз на улице, но то, что он так спокойно воспринял мое появление у себя дома, меня немало удивило и ободрило.

– Можно вам кое-что сказать?

– Конечно, говори! – Лицо у него было вполне дружелюбным, но каким-то непроницаемым. Под глазами темнели круги, большие, как блюдца.