Эрик-Эмманюэль Шмитт - Потерянный рай

Едва блестящий каменный инструмент вторгся в живую плоть, отец пришел в сознание. Он взревел. Четверым мужчинам едва хватило сил удержать его на столе. Маковые примочки принесли ему лишь временное облегчение, а Тибор так долго разрезал сухожилия, рассекал мускулы, шлифовал осколок кости и зашивал рану, что отец снова закричал от нестерпимой боли.

Мама то и дело вбегала в дом, думая, что отец испускает последний крик, и всякий раз Нура спокойно и властно останавливала ее, успокаивала и выпроваживала.

Закончив операцию, Тибор обработал шов мазью и наложил травы, чтобы предупредить воспаление и ускорить рубцевание.

– Готово! Оставьте его здесь под моей опекой. Я буду облегчать обострения.

Мы выходили из дома целителя, покачиваясь от усталости; Нура, как всегда подтянутая и уверенная, хоть и утомленная, подносила каждому кружку воды. Когда она поила меня, в ее глазах вспыхнул вопрос: так что же я сказал о ней моему отцу?

Я был настолько измучен, что пообещал ответить ей позже. Она опустила голову и вернулась помогать Тибору.

Отец был в сознании, и Тибор применял обезболивающие средства с осторожностью: в высоких дозах ивовая кора язвила стенки желудка и мешала рубцеванию.

Панноам пролежал у Тибора неделю. Мы с матерью и сестрами навещали его каждый день. Нура неотлучно дежурила у его изголовья, проявляя поразительное терпение.

По мере того как отец приходил в себя, языки развязывались. Первое время люди помалкивали, но теперь стали вспоминать о загадочном великане-спасителе. Сельчане расспрашивали друг друга, но никто его не знал. Кто-то утверждал, что прежде замечал его вдалеке; старики уверяли, что он с незапамятных времен бродил по окрестностям, его видели годы и даже десятки лет тому назад. Тайна множит домыслы, и одни говорили, что это Бог холмов пришел на помощь доброму человеку; другие не сомневались, что это Дух деревни явился ее защитить; моим сестрам казалось, что это предыдущий вождь, наш дед Каддур, вернулся для спасения своего потомства. Но даром что великан занимал наши умы, никто не торопился на его розыски, и даже я; мы верили, что он утрачивает человеческий облик, едва отпадает нужда вмешиваться в наши дела.

Мой отец привязался к Нуре. Он искал ее глазами, когда ему было плохо, когда хотел есть или пить, и благодарил, когда она за ним ухаживала.

– Как жаль, что Нура не интересуется растениями! – вздыхал Тибор. – Она лучше меня ухаживает за больным. У нее довольно и хладнокровия, и выносливости, и преданности делу, и приветливости, столь необходимых для успешного восстановления.

Отца перестало лихорадить, хотя боли его не отпускали; однажды он приподнялся на постели.

– Я тебе помогу, – сказал Тибор.

– У меня уже есть прекрасная помощница – твоя дочь.

Мы с Нурой переглянулись.

– Я о другой помощи, – продолжал Тибор. – Я заметил такое приспособление у целителя в одной дальней деревне. Можно обтесать оленью кость по размеру твоей утраченной голени, прикрепить к бедру кожаными ремнями, и ты сможешь на нее опираться. Бегать ты не сможешь, будешь ходить, да и то с трудом, но на ногах удержишься. Как ты на это смотришь?

– Я доверяю тебе и последую твоему совету. Ты меня спас.

– Спасибо на добром слове. Посоветуюсь с лучшими резчиками насчет твоей новой ноги. Нет ничего прочнее, чем оленья голень.

Отец вернулся в дом. Тибор велел Нуре приходить к нам, чтобы менять повязки и чистить рану, и мои родители были этому очень рады. Хоть матушка моя и умела заботиться о детях, но Нуриного опыта у нее не было; та годами наблюдала, как отец выхаживает больных и раненых, умела с ними быть и мягкой, и строгой. Я восхищенно наблюдал, как она покоряет моих родичей.

– Отец, кто был тот великан?

– Какой великан?

– Который перебил Охотников и спас тебя.

– Я тогда потерял сознание.

Я пересказал ему загадочную историю его спасения. Он угрюмо отвернулся:

– А ты уверен?

– Вся деревня подтвердит мою правоту.

– А что люди говорят?

– Что это Бог холмов. Или Дух нашей деревни.

– Что ж, возможно…

– Или Каддур, твой отец.

Его глаза сверкнули гневом.

– При чем тут Каддур?

– Не знаю. Почему бы и нет… Его призрак сошел на землю помочь тебе.

– Неужели? А что еще говорят?

– Хм… больше ничего.

Отец пожал плечами. Всякий раз, как я заговаривал о великане, он хмуро умолкал. Или самолюбие страдало оттого, что кто-то его спас, будь то Бог, Демон, Дух или призрак? А когда я спрашивал напрямую, он раздраженно твердил:

– Меня спас Тибор.

Потом добавлял:

– И его дочь.

Я ликовал. Обстоятельства складывались в пользу моего замысла. Отец поправлялся, и я начинал верить в будущее. Он наверняка согласится дать мне Нуру второй женой.

Все это время я едва удерживался от вопроса: «Ну так что?» Но терпел, чтобы не досаждать ему.

Как-то поутру принесли выточенную оленью кость. Тибор закрепил ее под коленом, и отец попытался встать. Нура его терпеливо поддерживала и подбадривала, такая маленькая и тоненькая рядом с ним, но готовая подхватить его, если он покачнется, и поднять, если упадет. Нура сгибалась, но не ломалась, подобно тростнику в непогоду. Этот образ меня потряс: моя любимая спасала главного человека моей жизни. На глаза мне навернулись слезы. Как мне повезло знать этих двоих! И какое счастье, что они ценят друг друга! Будущее засияло радужными красками.

Когда занятие окончилось, Нура напоила отца.

– Отец, нам надо поговорить.

– О чем?

– О Нуре.

Нура вскинула голову, будто ужаленная.

Панноам поднял глаза и спокойно на меня посмотрел:

– Ты прав, пора поговорить. Я принял решение.

Я задрожал в ожидании неминуемого счастья.

– Я женюсь на Нуре, – объявил отец. – Она будет моей второй женой.

На меня уставился медведь.

Громадный бурый медведь в два раза выше меня, в три раза шире и в пять раз зловоннее. Его блестящий кожистый нос подергивался, пытаясь меня распознать. Он замер в нерешительности. Как ему быть? Кто перед ним? Враг? Друг? Если он опустит на меня лапу, мне конец.

Я в ужасе съежился. Меня прошиб холодный пот, во рту пересохло. Мне хотелось зарыться в землю. Меня убивала его близость, я ощущал его теплое дыхание, его враждебность, его пульсирующую мощь, укутанную меховой шубой. Черные бусины глаз, близко посаженных по сторонам длинной морды, запрещали мне шевелиться. Широко расставленные уши, прислушиваясь ко мне, подрагивали.

У меня перехватило дыхание; по рукам и ногам пробегала мелкая дрожь – значит я был еще жив.

Медведь распахнул пасть, на удивление нежно-розовую; челюсти – два ряда отменных зубов, острых клыков и добротных коренных; зверь испустил пронзительный рев. Но, как ни странно, этот рев не был ни злобным, ни грозным; он был сродни зевку и выражал, скорее всего, разочарование.