Эрик-Эмманюэль Шмитт - Потерянный рай

– Если твой тотем – сильный одинокий медведь, ты обладаешь его свойствами [7]. Силу ты уже показал, вся деревня тому свидетелем: бегаешь ты быстро, плаваешь отлично, целишься хорошо, да и дерешься великолепно.

– Но одиночество? Разве я одинокий?

– А это для тебя новость. Медведь пришел к тебе ночью сообщить об этом – значит теперь тебе полезно это знать…

Я поник. Ведь верно, брак Нуры и моего отца так меня печалил, что делал одиноким.

Я посмотрел в глаза Тибору:

– Но разве можно страдать от одиночества среди своих?

Он задумчиво проговорил:

– Таков удел человека, который думает сам.

По его затуманившемуся взгляду, по дрожи его голоса я понял, что он говорил не только обо мне, но и о себе.

Как он отличался от отца! Панноам состоял из решительности, распоряжений, поступков, а Тибору было свойственно задавать вопросы. В этот миг я почувствовал наше сходство.

– Твое животное тоже медведь, Тибор?

Он улыбнулся:

– Мое животное – сова, Ноам.

– Но ведь ты не бодрствуешь ночью!

– Сова причастна другим мирам, миру невидимого, миру Богов, Духов и Мертвых. Подобно сове, я ищу скрытое от многих, я снимаю покров видимого.

– Хороший у тебя тотем – сова! Он делает тебя счастливым, не то что одинокий медведь…

– Разве можно быть счастливым, лишившись иллюзий?

На этих словах Тибора мы расстались.

Я спустился к Озеру. Небо светлело. Деревня скрылась из виду и являлась мне своими шумами: мычаньем, квохтаньем, блеяньем, а еще звуками, производимыми теской камня, забиванием свай, заточкой кремневых орудий, мукомольем, растиранием гончарной глины, глухим потрескиванием дубимых кож, а еще указаниями, которыми перебрасывались ремесленники, детскими криками и женской болтовней.

Я дошел до главной улицы и направился к поляне, на которой мой отец вершил суд. Панноам сидел под Липой с представителями двух семей и разбирал дело о похищенной дичи.

Я смотрел на него со стороны, и меня мучили противоречивые чувства: я испытывал к нему свою обычную любовь, но руки чесались как следует ему всыпать. Мне виделся то прекрасный цельный человек, мягкий и милосердный, то калека со злобной гримасой. Где же истина? Как избавиться от дурного отца и оставить себе только хорошего?

Появилась Нура с высоко поднятой головой; заметила меня, убедилась, что Панноам еще занят, и устремилась ко мне. Ее нетерпеливые желто-зеленые глаза сияли от радости.

– Мои поздравления, Ноам!

Змеиный укус был бы мне приятней.

– О чем ты?

– Поздравляю!

Она лучезарно улыбалась, искренне и восхищенно. Я нахмурился, и она добавила:

– Какая добрая весть для вас с Миной!

Я был взбешен. Неужели она думает, что ее брак с моим отцом для меня добрая весть? Ну, для Мины безусловно… Но для меня?

Я смерил ее ледяным взглядом:

– Да как ты смеешь!

– Что ты хочешь сказать?

– Насмехаться надо мной!

Она не привыкла к моей резкости и забормотала:

– Ну как же… Ноам… не важно, кто… ты всегда говорил, что…

– Нура! Мне омерзительна эта ситуация! Не надо усугублять ее и смеяться надо мной. Даже если это тебя забавляет.

Она побледнела, надула губы и выпалила:

– Я не забавляюсь и не смеюсь! Я радуюсь, что Мина забеременела!

Я застыл с открытым ртом.

Она уточнила, думая, что я не расслышал:

– Я радуюсь, что вы ждете ребенка.

Видя мое удивление, она выпучила глаза, фыркнула, прыснула со смеху и прикрыла рот рукой:

– Как? Неужели ты не знаешь? – Она рассмеялась. – Ты не заметил?

Я покачал головой. Она продолжала смеяться от души, не скрывая веселости и оглядываясь по сторонам в надежде призвать кого-нибудь в свидетели.

– Да вся деревня знает, Ноам! У Мины уже месяца три как заметен животик… Ах, ты не больно внимательно смотришь на свою жену!

– Да я вообще никак на нее не смотрю!

Мой возглас прозвенел посреди деревни. По счастью, поблизости никого не было; только отец повернул в мою сторону голову, но разделявшее нас расстояние помешало ему расслышать мои слова.

Мне стало стыдно – не столько за сказанное, сколько за мою несдержанность.

Нура смотрела на меня. Моя горячность сбила ее с шутливого тона. Некоторое время мы молчали. Потом она кивнула на большой пень:

– Давай сядем.

Мы сели рядом; перед нами уходила в бесконечность озерная гладь, смешивая свою голубизну с небесной лазурью. Над нами пролетел утиный клин, непонятно куда и зачем. Под Липой справедливости отец разбирал уже другую жалобу сельчан.

Нура поймала мою руку. Горя то ли досадой, то ли гневом, я попытался высвободиться, но прикосновение ее нежной теплой кожи усмирило меня. Я поглядывал украдкой. Я ласкал взглядом абрис щеки, округлой, пленительной, с нежным пушком, долго смотрел на густые блестящие волосы, собранные на макушке в узел, из которого ускользнули несколько прядей – они щекотали ей лоб, виски, прелестные ушки, подчеркивали ясность ее лица.

Нура вдохнула чистый утренний воздух, опустила длинные ресницы и призналась мне:

– Я кое-что сделала для зачатия вашего ребенка. Кое-что важное. И горжусь собой.

– О чем ты?

– Я вам помогла.

Помогла нам? Мне? Она что, издевается надо мной? Она намеренно выбирала эти язвящие меня слова или же неосознанно? Нура удовлетворенно добавила:

– Я посоветовала Мине помолиться Богине-матери, Началу всех начал, и поднести ей пузатые фигурки. А еще я дала ей лучшие травы, которые благоприятствуют вынашиванию. Мина послушалась меня.

– Ах, это ты велела ей пить крапивную настойку?

– Ну да. То есть… назначил Тибор, а я передала его совет.

– Она меня каждый день поила крапивой!

– Это укрепляет и мужчину. Ну а ты пил отвар клевера?

– Нет.

– А отвар малинового листа?

– Нет.

– Отлично. Ах, я забыла! Тибор сказал, что Мине больше нельзя пить малиновый отвар. Не знаю почему, он мне сегодня утром сказал. Передай Мине, пожалуйста.

Она побарабанила бело-розовыми пальчиками по моей руке, загорелой, исцарапанной, со вздувшимися венами.

– Ну, ты доволен?

Я был в ярости. Долго еще она будет меня морочить этими пустыми разговорами? Когда мы поговорим о главном?

Не в силах терпеть, я ринулся вперед:

– Нет, я не доволен. Потому что мне плевать на то, что происходит с Миной. Потому что Мина меня раздражает. Потому что Мина нагоняет на меня скуку. Потому что не я ее выбрал, а отец навязал мне ее.

Она бросила встревоженный взгляд на Панноама, желая убедиться, что он к нам не прислушивается.

– Он ошибся?

– Он поступает по-своему, как ему кажется выгодней для деревни. Ему было безразлично, кто мы такие, Мина и я, чего мы желали, на что надеялись, что нас сближало или отдаляло друг от друга. Для него важны были интересы деревни, мирные и торговые соглашения, а вовсе не наши с Миной интересы.