Тейлор Дженкинс Рейд - Семь мужей Эвелин Хьюго

– Господи.

– Любопытным хочется знать.

То, как Эвелин ведет себя, с каким удовольствием шокирует меня своими заявлениями, показывает, что это демонстрация силы. Ей нравится демонстрировать небрежность в вещах, которые меняют жизнь других людей. Не есть ли это определение власти? Наблюдать за тем, как люди убивают себя из-за чего-то, что ничего для тебя не значит?

– Двенадцать миллионов – это много, не поймите меня неправильно… – говорит она, и ей даже не нужно заканчивать предложение, потому что мысленно я уже сделала это за нее. Но не очень много для меня .

– И все-таки, Эвелин? Почему? Почему я?

Эвелин смотрит на меня с каменным лицом.

– Следующий вопрос.

– При всем уважении, вы не очень-то честны.

– Я предлагаю вам шанс заработать целое состояние и взлететь на самый верх в вашей профессии. Я не обязана быть честной. По крайней мере, если именно так вы это определяете.

С одной стороны, все как будто бы элементарно. Но в то же время Эвелин не дала мне абсолютно ничего конкретного. Присвоив эту историю, я в худшем случае могу лишиться работы. В данный момент работа – это все, что у меня есть.

– Вы позволите мне немного подумать?

– Подумать о чем?

– Обо всем этом.

Эвелин смотрит на меня, слегка прищурившись.

– О чем тут думать?

– Извините, если это вас обижает.

– Вы ничуть меня не обидели, – резко говорит она. Ее задевает уже само предположение, что я могу задеть ее чем-то.

– Мне нужно многое принять во внимание, – говорю я. Меня могут уволить. Она может пойти на попятную. В конце концов, книга может элементарно не получиться.

Эвелин наклоняется ко мне.

– Например?

– Например, как быть с «Виван»? Они же считают, что получили от вас эксклюзив. Наверное, уже ищут фотографа.

– Я сказала Томасу Уэлчу, чтобы он никому ничего не обещал. Если они что-то там вообразили насчет обложки, то пусть пеняют на себя.

– Но это и меня касается. Я ведь знаю теперь, что вы ничего им не дадите.

– Ну и что?

– Так что мне делать? Вернуться в офис и сказать боссу, что вы не собираетесь давать журналу интервью, а вместо этого мы с вами пишем и продаем книгу? Знаете, как это будет выглядеть? Как будто я в рабочее время и у них за спиной сговорилась с вами и украла их историю для себя.

– Это не моя проблема.

– Именно поэтому мне и нужно как следует все обдумать. Потому что это моя проблема.

Кажется, Эвелин принимает мои слова всерьез. Это видно хотя бы по тому, что она отставляет стакан с водой и, положив руки на стол, наклоняется вперед.

– Вам предоставляется шанс, который выпадает раз в жизни. Вы ведь это понимаете, Моник?

– Конечно.

– Так сделайте себе одолжение и научитесь брать жизнь за яйца. Пытаясь поступить правильно, вы только связываете себя, тогда как гораздо проще и выгоднее поступить по-умному.

– Вы же не думаете, что мне стоит взять и выложить начальству все начистоту? Они наверняка решат, что я сговорилась с вами, чтобы поиметь их.

Эвелин качает головой.

– Когда моя команда запросила вас, ваша компания попыталась подсунуть нам кое-кого с более высокого уровня. И прислать вас они согласились только после того, как я дала понять: либо вы, либо никто. Вы же знаете, почему они так поступили?

– Потому что решили, что я не…

– Потому что для них это бизнес. Вот и вы займитесь бизнесом. Сейчас ваш бизнес пробивает крышу. Вам нужно только сделать выбор. Мы пишем книгу или нет? И знайте, если вы откажетесь, никому другому я предлагать не стану. И тогда все уйдет со мной.

– Почему вы хотите рассказать вашу историю только мне? Вы же меня не знаете. Это какая-то бессмыслица.

– Я не обязана объясняться и открывать вам глаза.

– Какую цель вы преследуете?

– Вы задаете слишком много вопросов.

– Я пришла брать у вас интервью.

– Все равно. – Она отпивает глоток воды и смотрит мне в глаза. – К тому времени, когда мы закончим, вопросов у вас уже не останется. Обещаю, я объясню все, что вы сейчас так отчаянно хотите знать. Но только когда захочу и ни минутой раньше. Распоряжаюсь здесь я. И все будет по-моему.

Я слушаю ее и понимаю, что буду набитой дурой, если откажусь и уйду, какие бы условия она ни выставила. Я осталась в Нью-Йорке и отпустила Дэвида в Сан-Франциско не потому, что люблю статую Свободы. Я сделала это, потому что хочу подняться по лестнице как можно выше. Потому что хочу, чтобы мое имя, имя, данное мне отцом, засияло однажды большими четкими буквами. И это мой шанс.

– О’кей.

– О’кей. Рада слышать. – Эвелин расслабляется, снова берет стакан и улыбается. – Моник, думаю, ты мне нравишься.

Я наконец-то вдыхаю полной грудью.

– Спасибо, Эвелин. Это много для меня значит.

Мы с Эвелин снова в ее передней.

– Жду в моем офисе через полчаса, – говорит она и, пройдя по коридору, исчезает за углом.

– О’кей. – Я снимаю пальто и убираю его в гардероб. Пока есть время, надо бы связаться с Фрэнки. Иначе, не дождавшись новостей, она начнет разыскивать меня сама.

Вот только прежде хорошо бы решить, как построить разговор. Откуда мне знать, что она не попытается оттеснить меня от выгодной сделки?

Решаю, что единственный вариант – притвориться, что все идет по плану. Мой единственный план – лгать.

Я дышу.

В одном из моих самых ранних детских воспоминаний сохранилась поездка с родителями на Зума-бич в Малибу. По-моему, была еще весна, и вода не успела как следует прогреться.

Мама расстелила одеяло, воткнула зонт и расположилась на песочке, а папа подхватил меня на руки и побежал к воде. Помню ощущение невесомости в его руках. А потом он взял и поставил меня в воду. Я закричала, что вода слишком холодная.

Он согласился со мной – да, холодная, – но потом сказал: «Просто вдохни и выдохни пять раз. Готов поспорить, что тебе уже не будет холодно».

Он сам вошел воду и вдохнул и выдохнул пять раз. Я продела то же самое вместе с ним, и, конечно, папа оказался прав. Вода уже не была такая холодная.

После того случая он всегда дышал со мной, когда я уже была готова расплакаться. Когда содрала кожу на локте, когда двоюродный брат обозвал меня орео [7] Имеется в виду печенье Орео, состоящее из двух шоколадно-сахарных черных коржиков-дисков и сладкой кремовой начинки между ними. , когда мама сказала, что мы не можем взять щенка, всякий раз папа садился рядом и дышал со мной. Столько прошло лет, а у меня до сих, когда вспоминаю те моменты, сжимается сердце.

Но сейчас, в передней Эвелин, я дышу одна, чтобы сосредоточиться и успокоиться, как учил меня папа. Потом достаю телефон и набираю номер Фрэнки.

Она отвечает уже после второго гудка.

– Моник. Рассказывай. Как все идет?