Тейлор Дженкинс Рейд - Семь мужей Эвелин Хьюго

– Хорошо, – отвечаю я и сама удивляюсь тому, как ровно и бесстрастно звучит мой голос. – Эвелин, в общем-то, держится так, как и следовало ожидать. Икона есть икона. Выглядит по-прежнему роскошно. Харизмы ей не занимать.

– И?

– И… дело идет.

– Она готова поговорить на другие темы, кроме платьев?

И что ей сказать? Надо же начинать прикрывать собственную задницу.

– Знаешь, сейчас она не настроена обсуждать что-то, кроме аукциона. Приходится подыгрывать, чтобы войти в доверие, а уж если получится, тогда и подтолкнуть в нужную сторону.

– Она согласится попозировать для обложки?

– Пока еще рано что-то сказать. Ты можешь мне довериться, Фрэнки, – говорю я и сама ненавижу себя за то, как искренне звучит мой голос. – Я знаю, как это важно для нас. Но сейчас нужно убедиться, что Эвелин довольна мной, а уже потом попытаться склонить к тому, что нам нужно.

– О’кей. Разумеется, я хочу кое-чего еще, кроме комментариев о платьях, но это уже в любом случае больше того, что получили от нее за последние годы другие журналы, так что… – Фрэнки еще говорит что-то, но я уже не слушаю. Думаю о том, что она и комментариев о платьях, похоже, не получит.

Зато я получу намного больше.

– Извини, надо идти. У нас с ней разговор через несколько минут.

Я даю отбой и выдыхаю. Справилась.

По пути в офис слышу доносящийся из кухни голос Грейс. Открываю вращающуюся дверь – Грейс подрезает стебли у цветов, перед тем как поставить их в вазу.

– Извините за беспокойство. Эвелин сказала прийти в ее офис, но я плохо представляю, как туда добраться.

– О… – Грейс откладывает ножницы и вытирает руки полотенцем. – Я вам покажу.

Поднимаюсь за ней по ступенькам в рабочую зону Эвелин. Стены здесь темно-серые, цвета древесного угля, на полу золотисто-бежевое ковровое покрытие. На больших окнах темно-синие шторы, стена напротив занята встроенными книжными шкафами. Друг против друга серо-синий диван и большой стеклянный стол.

Грейс улыбается и уходит, оставляя меня дожидаться хозяйку. Я кладу сумочку на диван и проверяю телефон.

– Садись за стол, – предлагает, входя, Эвелин и протягивает мне стакан воды. – Могу только предположить, как это все делается: я говорю, а ты записываешь.

– Наверное, так. – Я сажусь в офисное кресло. – Никогда раньше биографий не писала. В конце концов, я же не биограф.

Эвелин задумчиво смотрит на меня, потом садится на софу напротив.

– Позволь объяснить тебе кое-что. Моя мать умерла, когда я была ребенком, и с тех пор я жила с отцом. Скоро я поняла, что рано или поздно отец попытается выдать меня замуж за какого-нибудь своего приятеля или босса, за кого-нибудь, кто сможет ему помочь. И, если начистоту, чем дальше, тем сильнее я укреплялась в мысли, что он попытается и для себя что-то от меня поиметь.

Жили мы так бедно, что даже электричество воровали из квартиры сверху. У нас была одна розетка, подсоединенная к их цепи, и если нам нужно было электричество, мы подключались к этой розетке. Я даже свою лампу к ней подключала и сидела допоздна, готовила домашние задания.

Моя мама была святая женщина. Я серьезно. Поразительно красивая, прекрасная певица, золотое сердце. Годами, до самой своей смерти, она твердила, что мы выберемся из Адской кухни и уедем в Голливуд. Говорила, что прославится и купит нам особняк на побережье. Помню, я представляла, как мы будем жить вдвоем, устраивать вечеринки, пить шампанское. А потом она умерла, и я как будто проснулась. Проснулась в мире, где ничего этого не могло случиться и где я навсегда застряла в Адской кухне.

Уже в четырнадцать я была хороша. Да, знаю, мир предпочитает, чтобы женщина не знала, какой силой обладает, но меня уже тошнило от этого. На меня засматривались, только я этим не гордилась. Не красилась, не заботилась о себе. Это тело создала не я. Но я и не собиралась сидеть и удивляться – Черт, да неужели? Я, и правда, такая премиленькая? – как какая-нибудь самодовольная дурочка.

Моя подруга Беверли знала в своем доме парня, электрика по имени Эрни Диас. А Эрни знал парня в «Метро-Голвин-Майер». По крайней мере, так поговаривали. И вот однажды Беверли сказала, что слышала, будто бы Эрни намылился в Голливуд – работать светотехником. В выходные я придумала причину, чтобы пойти к Беверли и как бы случайно постучаться в дверь к Эрни. Я прекрасно знала, где живет Беверли, но постучалась к Эрни и спросила: «Вы не видели Беверли Густафсон?»

Эрни было двадцать два, и красавчиком его бы никто не назвал, но и уродом он не был. Он ответил, что не видел ее, но не отвернулся, а уставился на меня, а потом прошелся по мне таким цепким взглядом, как будто изучал каждый дюйм моего любимого зеленого платья, и спросил: «А что, сладенькая, тебе шестнадцать есть?» Мне было четырнадцать, но знаешь, что я сказала? «Да, только что исполнилось».

Эвелин многозначительно смотрит на меня.

– Понимаешь, что я хочу сказать? Когда тебе выпадает шанс изменить жизнь, будь готова сделать все, чтобы так все и случилось. Мир ничего никому не дает , все нужно брать самой. Если ты хоть что-то от меня узнаешь, то пусть вот это.

Вау .

– О’кей, – говорю я.

– Ты не была биографом, но сейчас начинаешь им становиться.

Я киваю.

– Поняла.

– Хорошо. – Эвелин откидывается на подушки. – Так с чего ты хочешь начать?

Я беру блокнот и смотрю на исписанные последние страницы. Даты, названия фильмов, ссылки на классические роли, слухи, помеченные вопросительными знаками. И, наконец, подчеркнутый несколько раз, выведенный большими буквами вопрос: «Любовь всей ее жизни, кто он?»

Большой вопрос. Центральный пункт всей книги.

Семь мужей.

Кого из них она любила больше всех? Кто был настоящим ?

И как обыватель, и как журналист я хочу это знать. Книга начнется не с этого, но, может быть, с этого нужно начать нам с ней. Прежде чем приступать ко всем семи мужьям, я хочу знать, кто из них значил для нее больше других.

Я поднимаю голову. Она сидит, выпрямившись, приготовившись отвечать.

– Любовь всей вашей жизни, кто он? Гарри Кэмерон?

Эвелин задумывается, потом медленно говорит:

– Не в том смысле, который ты имеешь в виду.

– Тогда в каком же?

– Гарри был самым большим моим другом. Он создал меня. И он любил меня безоговорочно. И моя любовь к нему была самой чистой. Почти такой же, как любовь к дочери. Но нет, любовью всей моей жизни он не был.

– Почему?

– Потому что был кое-кто другой.

– О’кей, кто же тогда?

Эвелин кивает, словно ждала именно этого вопроса, словно ситуация развивается именно так, как она и представляла. Но потом снова качает головой.

– Знаешь что? – Она поднимается. – Уже поздно, да?