Луиза Нилон - Снежинка

Мама садилась за руль только однажды: как-то она прикатила на машине на мессу. Ехать было всего двести метров, но для нее это стало достижением. Мама припарковалась перед церковью и заключила Джеймса в крепкие объятия. Он поцеловал ее в макушку.

После мессы, сворачивая к нашим воротам, мама не вписалась в поворот и врезалась в ограду в том же самом месте, где погиб тот девятнадцатилетний парень. Вайолет мы отвезли к механику, и она оклемалась, но мама с тех пор так и не оправилась. После этого Джеймс перестал давать ей уроки вождения.

При заезде на парковку сердце у меня уходило в пятки. Пляж напрягал до тошноты. Песчинки между пальцев ног – страшно даже представить. Зато мама обожала валяться на песке и обсыпать им себя сверху. Через несколько дней после этой поездки на пляж она засунула руку в трусы и улыбнулась, обнаружив песок между ягодиц.

Мамину страсть к песку между ягодиц превосходила лишь ее любовь к морю. Мама щебетала, как потрясающе, что наше тело способно приспособиться к температуре океана. Едва волна окатит ступни, как ее легкие просыпаются. Входя в воду, она перечисляла названия слоев океана: «Солнечная зона, сумеречная зона, полуночная зона, бездна… – И, прежде чем окунуться с головой, шептала: – Хадальная зона, Аид, царство зимней владычицы Персефоны».

Мама говорила, что любит плавать в море, но на самом деле она никогда не плавала – не умела. Просто стояла в воде. В прошлом году Джеймс сглупил, подарив ей на Рождество уроки плавания. Ему не удалось скрыть разочарования, когда после первого же занятия мама вернулась не в духе, объявив, что не понравилась инструктору.

– Еще и гондоны пришлось на головы напяливать – ну, эти латексные фиговины, которые дерут волосы с головы. Вода там мертвая. И все на меня таращились.

– Ну так не ходи больше, – сказала я.

– Думаешь, Джеймс поймет?

– Конечно, – сказала я, надеясь, что ошибаюсь.

Мне хотелось, чтобы они поругались. Но Джеймс, конечно, все понял. И даже умилился тому, как ей не хотелось показываться людям в купальном костюме. Кстати сказать, ей пришлось купить купальник специально для занятий. В море она плавала в чем мать родила.

Джеймс уговаривал меня окунуться вместе с ними, но я и думать не могла о том, чтобы купаться нагишом в компании с мамой. Я старалась не смотреть, как она раздевается, но не могла оторвать взгляд от ее плоского живота, ямок пониже поясницы, изгиба спины, странно торчащих грудей. Редкие волосы на лобке были тонкие и светлые, как на руках.

Джеймс не заголялся. По крайней мере, до захода в море. Что произошло в воде, я не знаю – возможно, она сорвала с него плавки. Они целовались. Она обвила его руками и ногами. Ему это нравилось.

Я приезжала на пляж за ракушками. У нас дома все подоконники были завалены пляжными трофеями – сердцевидками, черенками, гребешками, вонголе, морскими улитками, береговичками… В ванной стояла чаша с раковинами каури. Лучшие ракушки – полосатую венеру, веретенообразные раковины, теллины, раскрытые, будто крошечные крылья фарфоровых бабочек, – мама приберегала для подоконника в Табернакле. Как-то раз я стащила из Табернакля ракушку под названием «пеликанова нога» и спрятала под подушку. Наутро ракушка пропала – под подушкой осталось только несколько песчинок. Я решила, что это зубная фея забрала ее и вернула на место, в Табернакль.

Однажды мы нашли раковину стромбуса. Мама сказала, что, приложив ее к уху, я услышу океан. А потом объяснила, что на самом деле я слышу собственный пульс – море у меня внутри.

Был отлив. Вода доходила маме и Джеймсу только до колен, но буйный прибой с сокрушительной силой пытался сбить их с ног. Опустив взгляд, я перебирала выброшенный им мусор. Некоторые ракушки – тонкие, как яичная скорлупа, другие – толстые, как зубы. Морскую ерунду вроде черенков, мидий и сердцевидок я оставляла без внимания. В детстве я бы уже набрала полные пригоршни – каждая сердцевидка казалась чудом, – но теперь, став знатоком, снисходила только до диковин. Не обязательно ракушек. Унесенные морем осколки пивных бутылок возвращались очищенными от всех признаков своего скромного происхождения. Однажды я вроде бы даже нашла кость. Показать ее Билли я не решилась: вдруг бы он сказал, что это что-то обыкновенное.

Я думала о парне, который на мессе стоит позади всех. Сесть на скамью – по его мнению, чересчур серьезное обязательство. Для этого он слишком крут. И предпочитает торчать позади, демонстрируя свой агностицизм. На мессе я с ним кокетничала. То есть пыталась. Поглядывала на него украдкой. А поймав его взгляд, тут же пугалась и отводила глаза. Это глупо и ужасно. И вообще неловко.

В школе мы учились в одном классе, но я ни разу с ним не говорила. Я до сих пор стараюсь его избегать. Всякий раз, как нам приходилось общаться, я опасалась, что разрушу что-то между нами, как боялась перешагнуть грань реального мира. В своей симпатии к нему я не оригинальна – он нравится всем. За это я злилась на него: он превратил меня в банальность, хотя мы даже парой слов не обменялись.

Каждое утро мы клали рюкзаки вплотную друг к другу возле школьных шкафчиков. Мне нравилось, что они весь день лежат рядом. Меня согревала эта мысль. Теперь я скучала по тем временам. Билли всегда говорил, что «выпускные» – грустное слово. Окончание школы – не странно ли об этом горевать?

Причем больше всего мне не хватало парня, с которым я никогда не говорила. Фантазии о нем остались в школьных стенах ветшающим памятным мавзолеем. Они воскресали, только когда я, увидев его на мессе, уносила их с собой, например, сюда, на пляж. Я смотрела на маму и Джеймса и пыталась представить меня и его. В жизни я не решалась с ним заговорить, но в воображении раздевалась перед ним донага. Целовала его в море.

Наклонившись, я вытащила из песка маленькое пушистое белое перышко. Завернула его в салфетку и положила в карман, словно вверив себе самой некую тайну.

Я сидела на каменном парапете, подстелив полотенце и обняв руками колени. Ветер сдувал капюшон куртки набок, и казалось, будто я в палатке. Мама и Джеймс, дрожа, вылезли из воды и потянулись за полотенцами. Джеймс побежал к машине за едой.

– Как искупались? – спросила я.

– Потрясающе, – ответила мама.

– Холодрыга! – крикнул Джеймс.

Он принес из багажника большую хозяйственную сумку. Завернутые в фольгу треугольные сэндвичи с ветчиной и чипсами с сыром и луком. Заварной чайник. Пачку шоколадного печенья. Два термоса с горячей водой. Наполнив чайник, Джеймс надел на него мамину вязаную шапку, словно грелку.