Шахрияр Замани - Нахид

Издание подготовлено при поддержке Фонда исследований исламской культуры имени Ибн Сины

К 30-летию Ассоциации книгоиздателей России (АСКИ) (Russian Publishers Association)

© Фонд Ибн Сины, 2020

© ООО «Садра», 2020

Какая же я невезучая: все входы в Тегеранский университет заперты, и он оцеплен войсками. Кейхан говорит, что это именно армия, а не полиция, у тех форма тёмно-синего цвета. Демонстрация приближается по проспекту, на который выходит университет. Первый ряд, взявшись за руки, ступает решительно, и Кейхану явно хочется пойти с ними. Вон как они идут, сцепив согнутые в локтях руки и ритмично выкрикивая лозунги.

– Если ты не против, пройдём немного с ними, – предлагает Кейхан, и я отвечаю:

– Раз университет закрыт, идём.

И вот мы стиснуты толпой. Я отстаю, и Кейхан ждёт меня. Люди смотрят по-доброму, и никто не толкается. Женщин, кстати, тоже немало, даже кое-где видны мамочки с грудными детьми на руках. Слегка моросит дождь. Кейхан ведёт себя сдержанно. Его стеснительность опережает мои мысли. Возможно, ему со мной и не вполне удобно.

– Все эти люди, – говорю я, – каждый день они ходят на демонстрации, когда же они живут?

– Эта работа – тоже жизнь, в каком-то смысле.

– Я не расслышала, что ты сказал?

Стоит такой шум, что приходится кричать.

– Неужели смена политического режима так важна, что люди ради неё подвергают свою жизнь опасности?

– Народ требует большего, чем замена политических фигур, – отвечает Кейхан. – Они хотят созидать Иран своими руками и своим разумом. По-твоему, это неважно?

– Мне это тоже важно, но я думаю и о детях-инвалидах, о лишённых опеки женщинах, об униженных рабочих и о неграмотных девочках.

Лозунги распространяются по толпе со скоростью света. Я пока ещё их не запомнила и лишь двигаю губами. Носок моего сапога ударяется о ботинок «Кикере» идущего впереди. Паренёк оборачивается и просит у меня прощения. Мне становится стыдно, и я опускаю глаза. И замечаю его широченные брюки-клёш. Говорю Кейхану:

– У меня ноги устали. Давай сядем где-нибудь в сторонке.

Я сажусь на бетонное ограждение арыка, подобрав под себя полы плаща, чтобы не замочить их в воде. Кейхан вообще промок как мышь. И у меня с головы и шеи капает, хотя я не заметила, когда именно дождь усилился.

– Ты не фотографируешь? – спрашивает меня Кейхан.

– Я не фотожурналист. Умею снимать только крупные и неподвижные предметы.

Сидящая рядом со мной женщина средних лет достаёт пакет из-под чёрной накидки:

– Доченька, угощайся! – И она сама раскрывает мою левую ладонь и сыплет в неё из пакета инжир и сушёную тутовую ягоду. – У тебя, девочка, в лице ни кровинки!

Кейхан смотрит на меня тревожно, а моя левая рука с сухофруктами неподвижно лежит на коленке. Её содержимое увидела проходившая мимо молоденькая девушка, остановилась и угостилась инжиром. И продекламировала: «Очень давно есть захотелось».

Потом она водит ладошкой перед моими глазами.

– Ты в порядке? А я всю вкуснятину твою съела! Беру вот последнюю ягоду инжира на память о встрече.

– Мы с вами раньше встречались? – спрашиваю я.

– Ты, главное, завтра будь на этом же месте, – отвечает она, прожёвывая. – Всё очень вкусно.

Худой жёлтой рукой девушка поправляет свою голубую накидку, потом делает прощальный жест.

– Ты уходишь? – спрашиваю я.

– «И караван ушёл, а ты всё спишь, и лишь пустыня пред тобою…» [1] Девушка цитирует стихотворение Хафиза. Хафиз Ширази (ок. 1325–1389/1390) – персидский поэт, один из величайших лириков мировой литературы. ( Здесь и далее – прим. перев .)

– Как тебя зовут, сказала бы хоть?

Но она, смеясь, убегает. Женщина и мужчина – светловолосые и голубоглазые – ищут, где бы присесть. С ними худой черноволосый паренёк. Они скидывают рюкзаки под дерево и садятся здесь же. Демонстранты скандируют:

– Предложенную конституцию… и политическую реформу… народ отвергает! Потому что – вождь отвергает! Исламская республика! Исламская республика!

– Кто придумывает эти лозунги, – спрашиваю я Кейхана, – глубокие и простые?

– Сам же народ.

Паренёк сидит на корточках напротив мужчины и женщины и переводит им лозунги на английский. Причём «исламскую республику» передаёт как «народно-демократическую». Я прислушиваюсь: остальное он тоже искажает. Говорю об этом Кейхану, и тот отвечает:

– Посиди на этом месте, я сейчас вернусь.

По проспекту, против движения демонстрации, бежит пожилой мужчина с американским пальто через руку и кричит:

– Гвардия наступает, шахская гвардия!

Ружейный залп взмётывает ворон, сидевших на деревьях. Во рту у меня делается горько, в горле горячо, и слеза застывает на щеке. Мужчина с пальто в руках спрашивает у всех спички. Женщина, одетая в синий плащ, похожий на мой, даёт ему золотистую зажигалку и тонет в толпе. Американское пальто загорается, потом ярко вспыхивает.

Толпой меня отнесло в сторону на несколько метров. Мужчина, поджёгший пальто, бросает мне зажигалку. Пока я поднимала её с асфальта, он уже исчез. Я рассматриваю золотистый корпус, на котором чётко выгравировано: «Добрая мысль, доброе слово и доброе дело». Вещь явно дорогая, но как я найду её владелицу в этом столпотворении? Чтобы не потерять зажигалку, кладу её в карман плаща.

Как я ни оглядываюсь, Кейхана нигде нет. Ремешок фотокамеры соскользнул с моего плеча, а сама камера вырвалась из рук. Но в сумочку я вцепилась намертво. Посреди проспекта несколько человек образовали круг. На асфальте лежит девушка, и, как у воробьишки на снегу, у неё судорожно вздымается и опадает грудь. Лицо её кажется знакомым. От крови её голубая накидка стала багровой. Кто-то говорит: «Она ранена ниже плеча».

Мой взгляд падает на её левую руку. Присев, я мягко разжимаю ей кулачок. Только бы я ошиблась! Рыдание сжимает мне горло: в её руке посиневший инжир. Её чёрные зрачки движутся, и я спрашиваю:

– Что с тобой? Куда тебя ранило?

Она закусывает нижнюю губу и корчится от боли. Я кладу руку на её лоб. Её кровь прочертила тонкую линию на асфальте. Мой разум парализован: девушка умирает прямо на моих глазах. Слышен визг тормозов скорой помощи – и мне подарили целый мир. Сажаем девушку на сделанные из рук носилки. Народ сбился в кучу, а я бегу к скорой, крича: «Здесь девушка, она жива!»