Шахрияр Замани - Нахид

– Имя.

Сглотнув, я говорю:

– Господин, произошла ошибка: я не из тех, за кого вы меня принимаете.

– Я сказал: имя?

Бесполезно: хотя он и одет в гражданское, но по-военному властен.

– Нахид, – медленно говорю я.

– Нахид – дальше?

– Нахид Рузэ.

– Профессия?

– Студентка.

– Место жительства?

– Америка, Нью-Йорк.

– Что?!

– Я живу в городе Нью-Йорке.

Доктор Шабих спросил: «Почему приезд в Америку?»

«После убийства отца и смерти моего деда, хадж Исмаила, приехала машина и отвезла куда-то меня и маму. Там у нас взяли отпечатки пальцев. Через несколько дней мама сказала, что из Ирана придётся уехать».

Шабих: «Сразу приезд в Нью-Йорк?»

Я: «Нет, первые несколько лет мы жили в Ньюарке. Когда меня зачислили в университет, переехали в Нью-Йорк. Один из друзей хадж Исмаила устроил все дела».

Шабих: «Средства к жизни откуда?»

Я: «Свою собственность хадж Исмаил завещал мне; мой двоюродный брат (сын тётки), живущий в Иране, получил от меня доверенность на управление этим имуществом».

Следователь отодвигается от стола. Подбоченясь, разглядывает меня. Поворачивается вполоборота. Я прячу руки под столом и опускаю глаза. А он левой рукой поднимает мой подбородок – я чуть не упала со стула.

– Ты не врёшь?!

– Нет, клянусь Богом.

– Естественно, у тебя есть и документы, подтверждающие твои слова?

– Конечно, есть, – я повеселела, а он вдруг раздражается:

– Тогда чего же тебя понесло на демонстрацию?! Слышал я, что и лозунги хорошо кричала, и сопротивление оказала.

– Я?! Это всё неправда. Мы с Кейханом должны были зайти в университет, но он был закрыт…

– Ты была с Кейханом?

– Да.

– Говоришь, в университет?

– Да.

– Он твой постоянный парень?

– Нет, отношения не такие, он из близкой нам семьи. Только что познакомились.

– Как бы там ни было, всё, что ты знаешь об этом Кейхане, обязана рассказать. О нём и о его семье, ничего не утаивая.

Он встаёт и шагает по двум метрам пространства. Несильно стучит кулаком в стенку и спрашивает:

– Ты знаешь, где находишься?

– В тюрьме.

– Ошибаешься. Это Второе управление Шахских вооружённых сил. Здесь, за этот стол сажали и развязывали язык таким людям, рядом с которыми ты – мелкая букашка.

– Вы не верите моим словам?!

Он смеётся – причём от души. Когда он был раздражён, лицо его было терпимее.

– Я бы очень хотел поверить, но не могу.

– Что я должна сделать, чтобы вы мне поверили?

Он вновь кладёт руки на стол и наклоняется вперёд. Золотая цепь качается на его шее.

– Есть способ. От смерти нет лекарства. А ты – должна заслужить моё доверие.

– Я не понимаю.

– Разъясняю. Ты сказала, что живёшь в Америке?

– Это так.

– Эге. Я сейчас уйду, а ты возьмёшь ручку и опишешь всё, что делала с момента прибытия в эту дыру и до сегодняшнего ареста.

– Вы имеете в виду, с момента прибытия в Иран?

– Не умничай. Я сказал, до последней точки опишешь всё, что делала после прибытия в наше славное отечество.

– Всё-всё?

– Полностью и без исключения. Даже каждую мысль обязана упомянуть. Ничто не должно выпасть из поля зрения. Особенно этот парень. Не забудь указать его адрес.

– Поняла. Я всё напишу. Кстати, у меня неплохой стиль, и память хорошая.

– Прекрасно! Но есть ещё одно.

Он достаёт из нагрудного кармана пиджака пачку сигарет – настолько глуп, что в этом крохотном душном пространстве будет курить! Коробок спичек выскальзывает из его руки, и он наклоняется за ним. В этом положении остаётся неестественно долго, потом выпрямляется, улыбаясь до ушей. Закуривает сигарету и объявляет:

– Второе условие важнее первого.

– Пожалуйста, я слушаю.

– Я тебе намекну на одну важную вещь. Видишь ли, уважаемая, то, что я тебе поручил написать, это в твоих интересах. А вообще я обо всём имею сведения и знаю, когда ты приехала, куда ты ходила и даже что ты ела.

– Надо же!

– Именно. Но я говорю: напиши, чтобы там, наверху, получили подтверждение твоей невиновности.

– И потом меня освободят?

– Слишком быстро, госпожа; слишком.

Воздух в комнате стал таким удушающим, что сам этот деятель закашлялся. Недокуренную сигарету раздавливает ногой.

– На чём мы остановились? Ага, я говорил… Прямо скажу: освободиться в таких обстоятельствах легко не получится, будь ты невиновна или виновна. Понимаешь меня?

– Что это значит?!

– Ты напиши, а я в своё время скажу.

Смысла последних фраз я не поняла, но они меня встревожили. Он открывает дверь комнаты – за ней стоит надзиратель. Перед тем как уйти, следователь развязно заявляет:

– Госпожа Нахид, а ножки у вас длинные и привлекательные.

Я заледенела. Мне показалось, что меня, обнажённую, вытащили на обозрение похотливых мужчин. Изо всей силы обеими руками я бью по столу и кричу:

– Будьте вы прокляты, прокляты, прокляты!

Передо мной стопка серой бумаги и две ручки. Если я скажу, что раскаиваюсь в приезде в Иран, я не покривлю душой. Но делать нечего. Писать – это лучший выход.

Аэропорт Мехрабад мрачен и почти безлюден.

Пассажиры нашего рейса, размякшие и усталые, собрались вокруг ленты транспортёра. Чемоданов не видно. Я расслабленно сижу на металлическом сиденье. Хорошо Пэжману и Шахле: они у трапа самолёта сели в машину и укатили. Как обошлись с багажом – не ведаю. Неплохие они люди; я обоим дала свой нью-йоркский телефон и взяла их номера. Вытягиваю шею: по-прежнему нет чемоданов. Там, за стеклом, толпа встречающих с букетами, среди них должен быть Асгар. Некоторые из них машут руками. Если бы не этот проклятый чемодан, я уже была бы там. Я говорила маме: из Америки в Иран не везут целый чемодан подарков – тем более, у меня столько своих вещей. Но она разве послушает? Лента, наконец, дёргается и начинает ползти. Левой рукой я останавливаю мой чемодан, а правой хватаю его за ручку. Он накреняется, потом переворачивается. То, что при этом я не надорвалась, это счастье. Коленкой я толкаю чемодан вперёд; ковра в зале нет, и колёсики издают скрежещущий звук. У паспортного контроля пусто. Молодой служащий в кабинке берёт мои документы и чешет лоб изжёванной ручкой. «Сколько лет вы не были в Иране?» – «Лет семь-восемь». – «Почему?» – «Не довелось». – «Вы студентка?»

Он так ожесточённо чешет голову, что… Это вызывает скорее моё подозрение, чем жалость: не хочет ли он подстроить каверзу?

– Господин, – говорю я, – я плохо себя чувствую. Вы видели: я чуть не упала.

Он засунул ручку чуть не до половины в правое ухо. В очередной раз рассматривает меня и ставит в паспорт бледную печать. И добавляет:

– В этом листке укажите предполагаемый адрес проживания в Иране.

Итак, если прикинуться мышкой, то это даёт результаты. Я миновала последнего контролёра, но в толпе людей с цветами не нахожу Асгара. Достаю из сумочки самое новое его фото, которое тётушка прислала год назад, и вижу, что нет ни малейшего сходства ни с кем из тех, кто томится возле зала прилётов. Вообще, если бы не тётушка, я бы никогда не поехала в дом хадж Исмаила.