Шахрияр Замани - Нахид

Доктор Шабих попросил: «Описание Асгара».

Я ответила: «Друг в детстве и неизвестный в настоящем».

Доктор Шабих: «Более точное описание?»

Я признаюсь: «Какое-то время назад он перестал отвечать на мои письма».

Оставаться дальше в аэропорту – пустая трата времени. Я тащу чемодан. Подворачиваю ногу, и ремешок моей туфельки лопается. Только этого не хватало. Одежда запачканная и помятая, лицо и голова в беспорядке… Теперь ещё и обувь порвана. Кое-как, подволакивая ногу, я всё-таки вытаскиваю чемодан из здания аэропорта. В глаза бьёт солнце осеннего дня. Через воротник жакета я извлекаю тёмные очки и надеваю их. Берусь за ручку чемодана, и его острый угол бьёт меня по левой щиколотке. Я лягаю его в ответ. Теперь и правая моя ступня заболела. Оставляю чемодан и спускаюсь по каменным ступенькам. Такси оранжевого и кремового цвета стоят чуть поодаль, на другой стороне проспекта. Вокруг меня крутятся молодые люди и предлагают ехать вскладчину. Но тут ещё одна беда настигла: я вспоминаю, что у меня нет иранских денег. Уж не говоря о том, что я не знаю точного адреса. Не думала я, что Асгар так меня подведёт и не приедет встречать. Ну и везение! Мало ему было грубостей на расстоянии, ещё одну совершил прямо здесь.

Какой-то юноша расхаживает вокруг моего чемодана. Этот предмет столь же нелеп, сколь и привлекателен для воров! Я поднимаюсь по ступенькам, а кто-то за спиной спрашивает: «Это ваш чемодан?»

Не знаю, почему, но я ему отвечаю: «Да, мой».

Тогда этот мужчина, обогнав меня, первым берёт ручку чемодана и объявляет:

– Машина припаркована прямо здесь. Она и с обогревом, и чистая.

Я смотрю на «Кадиллак» цвета чёрного кофе, на который он указывает. Машина шикарная. Хочу забрать чемодан и вижу его смуглую волосатую руку. Снимаю очки. Это Асгар. На фотографии похож больше, чем можно было ожидать. Сев в «Кадиллак», я сильно хлопаю дверью. Асгар одет в солидный костюм с шикарным галстуком. Он заводит двигатель и говорит:

– Извиняюсь, что не смог вовремя. Работы много.

Я опускаю стекло и подставляю руку ветру, поворачиваю её так и этак. Машина Асгара очень удобна, и это уменьшает горечь от его опоздания. Он жуёт кончики усов и держит руль одной рукой. Смягчившись, я заявляю:

– Встреча была бесподобной.

– Я уже попросил прощения, – говорит он, – и ещё раз извиняюсь.

– Как называлась эта площадь? – спрашиваю я.

– Объезди весь мир, – отвечает он, – и всё-таки потом придётся обогнуть и эту площадь: дорога к дому прямо за ней.

– Ты не изменился, Асгар, – говорю я.

– А ты как? Всё та же самая?

Я смотрю на него: его большие невозмутимые глаза глядят прямо вперёд. Я вздрагиваю от хрипа устройства, укреплённого перед приборной панелью.

Голос по нескольку раз, в нос и неразборчиво, повторяет те же самые слова.

– Это не опасно, – говорит Асгар.

Я чувствую запах свежевыпеченного хлеба из танура, но не вижу булочной. И он говорит:

– Нюх твой по-прежнему остёр, чего нельзя сказать о зрении.

Люди переходят через улицы, спокойно лавируя между машинами.

– Эти люди, которые с утра до вечера на демонстрациях, – говорю я, – где они сейчас?

– Вот эти самые, – он указывает на прохожих, – и ещё многие другие.

– И все внезапно прониклись революционным духом?!

– Его величество, когда с вертолёта смотрел на демонстрации 18-го шахривара [2] Шахривар – шестой месяц иранского солнечного календаря, 18 шахривара соответствует 7 сентября 1978 г. по европейскому календарю. В этот день шахскими силами безопасности была жестоко разогнана антиправительственная демонстрация, что привело к многочисленным жертвам среди манифестантов. , сказал ровно те же слова.

– Вот видишь, Асгар, – говорю я, – шахиншах думает точно так же, как я.

– Ты внешностью пошла в шахиню, – отвечает двоюродный брат, – не знаю, как насчёт мудрости и интеллекта.

Когда я говорила с Асгаром по телефону, он не спросил о цели моего приезда, да и сейчас не выказывает интереса. Тётя Туба тоже должна была быть очень рассержена, раз не приехала в аэропорт. Уже несколько месяцев я с ней не говорила: Асгар под тем или иным предлогом не звал её к телефону. Машину он ведёт очень уверенно, проскакивая на жёлтый и даже на красный свет. Некоторые постовые, завидя «Кадиллак», подносят правую руку к виску и улыбаются. Опять голос наполняет кабину:

– Я Сокол, я Сокол, вызываю Центр…

– Центр слушает.

– Я Сокол: зафиксировано ограбление…

– Я Центр…

– Не понимаю, повторите…

Голос и тон изменяются:

– Слушаюсь… Рост разыскиваемого – высокий.

– Проклятье, работай как следует! Разыскиваемый вооружён?

– Так точно. Представляет опасность.

Асгар берёт трубку переговорного устройства – она красивого голубого цвета – и говорит:

– Я Орёл, я Орёл, вызываю Центр…

– Центр слушает вас.

– Центр, к нам опять перешли на волну, как поняли?

– Понял вас, какой приказ?

– Распорядитесь, чтобы нашу линию не занимали. Как поняли?

– Понял, слушаюсь.

Я беру трубку: она неожиданно тяжёлая. Спрашиваю:

– Тебе очень нравится твоя работа?

Асгар трогает пышную шевелюру цвета воронова крыла, в которой, кстати, немало и седых волосков, и говорит:

– Ты остра, кузина.

– Но ты не ответил, – настаиваю я. – Ты очень любишь свою работу?

– Не любить работу, в которой нет ни шаха, ни нищего?.. Ну, раз уж ты об этом заговорила, не забудь главного: всегда нужно считать свою работу самой важной в мире.

Мы застряли перед красным сигналом светофора. Постовой на перекрёстке истекает потом и всячески старается нас пропустить. Асгар, мигнув фарами, говорит ему, чтобы он успокоился. Паренёк – в руке жвачка с петухом на упаковке – прилип лицом к стеклу. Асгар опускает стекло. Лицо у мальчишки закопчённое. Хотя на улице не холодно, он натянул до бровей свою шерстяную белую шапочку. Схватив монету из руки Асгара, исчезает позади машины. Я говорю:

– Что за должность у тебя, Асгар, что свет всегда дают зелёный?

Он смотрит на меня, и взгляд его тяжёл и печален.

– Жизнь за границей тебя изменила, – отвечает он. – Мыслишь иначе.

– Женщины – тоже часть общества, – говорю я, – и они раньше или позже видят тайное, как и явное.

Асгар указывает на женщину-нищенку с привязанным за спиной ребёнком и говорит:

– Иной подлец вот этого в толк не возьмёт: как можно уплетать корку простого хлеба, да ещё и Бога благодарить.

Асгар не устаёт напоминать мне о жизни за границей. Я знаю, что мы, эмигранты, уязвимы с двух сторон: нас упрекают в бездушии и отчуждённости, а также в прекраснодушии и в том, что живём в мечтаниях. И я не хочу развивать эту тему. Что бы я ни сказала, он припишет это отрыву от здешней реальности. Чутьё подсказывает ему, что я обиделась.