Шахрияр Замани - Нахид

Я позвонила маме, и мы с ней обменялись новостями и взаимно друг друга утешили. О сердечном приступе тётушки я также маме не сказала, выразилась так: «Тётя Туба сердится и говорит, передай своей маме, что она, как видно, ждёт моей смерти, чтобы приехать поплакать на моей могиле».

С детства я называла Тубу «тётей», а её единственного сына «братцем», хотя несколько лет назад я узнала, что она тётя моего отца. Но я решила всё оставить по-прежнему.

…Главный зал освещён мягким светом, и я после долгого перерыва встречаю моё первое тегеранское утро. С утра пораньше я приготовила себе очень горячую ванну и целый час в ней лежала. Мне показалось, что моё тело собрало на себя всю грязь и гадость, какую только возможно. Я не знаю, каким образом вновь пустить в ход расследование по делу отца и вообще с чего начать. Прежде всяких дел следует наведаться в кухню. Даже жёны президентов начинают утро с кухни. Тапочки на моих ногах громко скрипят, будто плачут. Асгар меньшую часть зала отгородил тонкой перегородкой из кирпича, устроив там умывальник и кухню. Помещение потеряло тот вид, что имело в свои лучшие годы: тогда это был торжественный зал, украшенный зеркалами, он использовался хадж Исмаилом для чинных приёмов гостей, и детям вход в него был закрыт. А сейчас тут всё обезобразила труба горячей воды. Я отодвигаю штору кухонного окна и вижу во внутреннем дворе какую-то женщину! Откуда она взялась?! Поспешно выхожу через зал на крыльцо. Там нет никакой обуви, кроме моих туфель с порванным ремешком.

Всовываю в них ноги и шагаю, волоча этот ремешок по земле. Возвращается боль в щиколотке. Свернув за угол дома, вижу женщину средних лет в платке и цветной чадре, закрывающей её широкие плечи; она сметает опавшие листья.

– Мадам, что вы здесь делаете?! – спрашиваю я. – Как вы попали в дом?!

Она выпрямляется – увидев меня, не очень удивилась. С метёлкой в руках подходит ко мне.

– Ты кто будешь? Это Асгар тебя привёз?

– Я? Я Нахид.

Она прищуривается и правой рукой хлопает себя по щеке. Её указательный палец немного согнут. Словно стрела вырывается из лука и впивается в меня. Впервые после возвращения в Иран я вижу кого-то, кто мне рад. Она хватает меня за руку и тащит за собой – теперь я вывихну и плечо! Мы вместе подбегаем к тётушке. Тут женщина отпускает мою руку и говорит:

– Туба, мы что, стали чужими? Почему вчера Асгар меня выставил? Ушастый парень всех считает убийцами и ворами и действует только тайно?

– Но я всё ещё вас не узнаю, – говорю я.

Подбоченившись, женщина обходит вокруг меня и заявляет:

– Ты и не должна меня узнать. Где бездетная Шамси и где Нахид-ханум, пожаловавшая из-за границы?

Теперь моя очередь заключить её в объятия.

– Я счастлива вас увидеть, госпожа! Вы очень хорошо выглядите. Совсем не постарели!

Она вытирает слёзы кончиком своего зелёного платка и говорит:

– Это комплименты. Почему же тогда не узнала, а? Нази-ханум, видно, довела до совершенства обычаи соседства. Тридцать лет мы были соседями, без здравствуй – до свиданья, без поздравлений и церемоний…

Опершись на подушку в клетчатой красной наволочке, я слушаю жалобы Шамси. Старая распря между мамой и ею меня не касается и должна быть ими решена между собой. Излив душу, Шамси хлопает себя по щеке:

– Девочка, а ты ведь не завтракала?! Совсем не думают о людях. Асгар-ага с утра собрался, да и был таков.

Следом за Шамси я иду в кухню. Она открывает над кучей посуды кран холодной воды и говорит:

– Без старых слуг никто не обойдётся. Не умеют на стол накрыть. Я сто раз говорила Асгару, но он не слушает.

– Вы имеете в виду того мужчину, который был тут вчера вечером?

– Ну да: Годрат. Он из подчинённых Асгара. Вроде как должен мне помогать. Парень честный, но, когда мужчины берут в руки тарелки с мисками и вообще что-то делают в кухне, мне плохо становится.

Она одной рукой поднимает оранжевый цилиндрический газовый баллон и говорит, что позвонит Асгару: баллон уже пустой. И продолжает:

– А ты помнишь, как мы сидели под ореховым деревом, и я тебе заплетала косы? Это уважаемое дерево могло бы рассказать не меньше целой книги!

Мокрой рукой она гладит меня по волосам и спрашивает:

– А ведь твои волосы были каштановые? Красишь?

– А что, мне не идёт? – говорю я.

Подбоченясь, она меня оглядывает:

– Картинка на стену: хорошенькая стала.

– А должна была вырасти уродкой? – спрашиваю я.

– Нази тебе не раз говорила: побольше молчи, а то ты слишком остра. Помнишь, ты зуб сломала – как выражалась?

Я захожусь от смеха и отвечаю:

– Шамси-ханум, а ты ведь была заводилой в представлениях. Сейчас ещё можешь что-то отчебучить?

Она закусывает нижнюю губу:

– Я ездила к святым местам и покаялась.

И тут сдавленный голос произносит:

– Нет Бога, кроме Аллаха!

– Превосходно! – восклицает Шамси. – Ну и острый слух у Тубы!

– Тётя разговаривает? – удивляюсь я. – Асгар предупреждал, что она может говорить, но не делает этого.

– Только эти слова и произносит, в любой ситуации.

Я вглядываюсь в лицо тётушки: если она столь отчётливо произнесла эту фразу, для неё не составит труда сказать любую другую. Почему же Асгар этого толком не объяснил?

– Я сомневаюсь, что тётя отсюда слышала нас, – говорю я. – Вы не обращали внимания, в какие именно моменты она это произносит?

Шамси качает головой:

– Я не помню даже, что вчера ела на ужин. А ведь и ей была судьба кушать то же самое.

«Что такое судьба, по-твоему?» – спросил доктор Шабих, и я ответила так:

«Вечером после того, как убили папу, мне стало очень плохо. Тётя сжала мне руку и сказала: “Девочка моя, не мучайся. Такова была судьба”.»

Доктор Шабих удивился: «Смерть отца была судьбой?»

«Хадж Исмаил умер через несколько дней после убийства отца, – ответила я. – Однажды он явился мне во сне и сказал: “Девочка моя, и это была судьба, то есть предопределение, участь”».

Мне хочется ещё поговорить с Шамси и узнать, как жила семья Рузэ в эти годы. Я стою у входа в кухню, приложив руку к груди, и смотрю на неё. А Шамси смотрит на мои ноги и говорит:

– Когда я закончу с обедом, я пойду куплю тебе новые туфли.

– Спасибо, я это сама сделаю.

Она берёт меня за подбородок и внушает:

– Ты с детства была сообразительна и остра на язык. Но, девочка моя, откуда тебе знать, где у нас рынок или где, к примеру, продаются банные принадлежности?

Сузив зрачки, она смотрит на большие настенные часы. Берёт с полки склянку кофейного цвета с лекарством, потом, сунув руку под спину тёти, приподнимает её и подкладывает две подушки. Даёт ей проглотить большую таблетку розового цвета, потом снимает с тёти платок и расчёсывает её крашенные хной волосы. Целует её в щёку и укладывает её высохшие руки поверх бёдер. Потом присаживается за чайную скатерть и говорит: