Сьюзен Кельман - С высоты птичьего полета

– Будьте добры, мою почту.

Следя за тем, как она ищет его письма, он хотел сказать ей, что его неспособность посмотреть ей в глаза связана не с радиоприемником, а со страхом, что если он заговорит, то рассыпется перед ней. Он хотел бы разделить с кем-нибудь эту ношу, особенно с человеком с такими добрыми глазами. Но можно ли ей доверять? В его памяти всплыл эпизод, когда она непринужденно разговаривала по-немецки с майором. Кому-то рассказывать было слишком опасно. Он не мог рисковать и подвергать Майкла опасности.

Робея, она протянула письма через стол и быстро проговорила:

– Я действительно сожалею о вашем радиоприемнике. Если бы я смогла им помешать, поверьте, я бы это сделала. Мне было очень неловко просить вас. Я знаю, как он вам дорог. Я сама не знаю, зачем они им нужны…

Пока она тараторила, Хельд всматривался в ее прекрасное лицо и его поразила нелепость происходящего. Она говорила о радиоприемнике. Всего двадцать четыре часа назад он был так расстроен из-за какого-то предмета, а сейчас… Его задумчивое молчание побудило Ханну податься впереди положить руку на его ладонь в качестве утешения. Ее глаза излучали тепло.

Потрясенный неожиданным эффектом ее прикосновения, он резко отдернул руку и забрал письма.

– Да, хорошо. Всего доброго, мефрау Пендер.

И, прежде, чем Ханна успела что-то сказать, он поспешил к дверям. Быстро оглянувшись через плечо, он заметил, что она внимательно наблюдает как он выходит из университета.

На улице он поплотнее обмотал шарф вокруг шеи, чтобы защититься от проливного дождя, хлеставшего с удвоенной силой. Настоящий потоп, да еще и холодный, обрушился на него длинными, ледяными, мокрыми полосами, вонзаясь в тело и пропитывая всю одежду. Погода соответствовала его настроению.

Прижав шляпу и лацканы пальто, он, пряча голову, направился к дому. Дорога домой казалась бесконечной, он с трудом переставлял ноги. Как и проливной дождь, просачивающийся через его тяжелое пальто и одежду, пробирал его до костей, так и шок от вчерашнего вечера проникал все глубже. Казалось, что истинная тяжесть несправедливости скоро поглотит его изнутри.

Когда он проходил мимо двух патрульных в немецкой форме, неистовая ярость пробежала по спине и отозвалась во всем теле. В каждом солдате он видел того, кто отнял жизнь мефрау Эпштейн. Он задался вопросом, почему он не замечал этого раньше. Как он мог не знать о вопиющем зле, живущем в городе рядом с ними.

Поглощенный своими новыми мыслями, он переходил улицу, как вдруг раздался рев гудка, испугавший его до полусмерти. Он понял, что прошел перед машиной немецкого офицера. Сквозь струи воды, стекающие по лобовому стеклу и маячившие черные дворники, водитель в униформе свирепо посмотрел на него, прежде чем свернуть и дать по газам. Хельд отступил на обочину и замахал руками, извиняясь. Потрясенный и измученный, он прислонился к фонарному столбу, чтобы прийти в себя.

Он стоял, напряженный, в ожидании сил для ходьбы, и не мог сопротивляться холодному дождю, который непрерывным потоком стекал с полей его шляпы вниз по носу и по подбородку. Сквозь ледяную пелену он видел мир заново, словно глаза раскрыл, и мир этот был поганым и грубым. Заколоченная лавка мясника с антисемитским ругательством поперек двери выглядела крайне оскорбительно. Безнадежность в глазах двух бледных, худых евреев, укрывшихся в дверном проеме, выворачивала наизнанку. Серые мундиры и винтовки на каждом шагу вселяли настоящий ужас. А вдалеке, над их ратушей, неистово развевались промокшие штандарты со свастикой. До невозможности тягостное зрелище.

Почему он до сих пор не ощущал полной серьезности происходящего вокруг? Только одна мысль занимала его, когда он, спотыкаясь всю оставшуюся часть дороги, шел домой: когда все это стало нормой?

Почти год назад, после первого потрясения от оккупации, они испугались и отступили. Нация превратилась в жертву, все вместе они затаили дыхание и единственное, на что они уповали – стоическое выжидание. Но их образ жизни постоянно разрушался, как от капель кислотного дождя, каждая из которых приближала их к чему-то смертельно опасному. Для него эти изменения были настолько незначительными, что он научился обходить каждую новую реальность, приспосабливаться, а потом находить новую точку отсчета. Но теперь, проходя мимо каждого разрушенного здания и каждой знакомой, но уже едва узнаваемой улицы, он ясно осознал, что немецкие оккупанты уничтожили город.

Мимо него, смеясь и перешучиваясь, проехала группа шумных солдат в кюбельвагене [14] Kübelwagen – германский автомобиль повышенной проходимости военного назначения, выпускавшийся с 1939 по 1945 год, самый массовый автомобиль Германии времён Второй Мировой войны. . Их развязность вызвала у него отвращение. Он ускорил шаг и вынужденно сфокусировался на дыхании, превращавшееся перед ним в холодные и влажные облачка. Он понимал только одно: ему нужно домой.

Когда он добрался до своей улицы, непогода утихла и воздух наполнился приятным дымным запахом сырой земли. Измотанный и насквозь промокший, он вошел в свой крошечный садик, отводя глаза от потемневшего пятна вина, которое он так и не смог полностью смыть, оно все еще виднелось на ступеньках.

Вставляя ключ в замочную скважину, он смутно ощутил, как сзади подъезжает машина. Хлопнули две дверцы, и раздался знакомый голос:

– Дядя Йозеф!

Он резко обернулся. Ингрид так редко приходила к нему домой, что он сообразил не сразу, но был уверен – голос принадлежит ей. На дороге, прямо на против дома, он увидел припаркованный длинный черный автомобиль. Он смутился, ведь у Ингрид не было машины. Потом он увидел ее, но не одну. Навстречу шел высокий, широкоплечий и безупречно одетый нацист. На мгновение Хельду даже показалось, что все это ночной кошмар, какое-то бредовое воспоминание о вчерашнем дне, но при виде довольного лица своей племянницы, шагающей рядом с немцем, эта иллюзия рассеялась.

Он настороженно наблюдал, как они маршируют к нему по лужам, чтобы поздороваться. Ингрид быстро двигалась в блестящих красных туфлях на высоком каблуке, рядом в черных сапогах уверенно вышагивал ее партнер. У двери они восторженно поприветствовали его, сделав вид, что воссоединились после долго отсутствия.

– Дядя, дорогой, я так рада тебя видеть.

Хельд едва обратил внимание на ее сантименты, все его животное чутье обострилось, сосредоточилось на высоком светловолосом мужчине рядом с ней.

– Это майор Генрих фон Штраус, – представила она своего спутника.

Хельд вздрогнул и продолжил смотреть на него, только одна мысль пульсировала в его голове: почему у его дома стоит нацист?