Сарит Ишай-Леви - Королева красоты Иерусалима

Габриэль начисто позабыл об отце, которого оставил на улице, и уж вовсе не думал о цене, которую за это заплатит: не было цены тому, что он испытывал к этой девушке. А она взяла его руку и просунула ее себе под платье. Дотронувшись до ее обнаженной кожи, он задрожал и поспешно убрал руку.

– Нет, Рухл, нет! Нельзя!

Она не отвечала, только продолжала вести его руку по своему животу вниз. Он задержал руку:

– Нет, Рухл! – он отчаянно боролся с собой. – Нет!

Но руки его, словно сами по себе, двигались, дотрагивались до ее живота, до ее маленьких мягких грудей, до ее твердых сосков. Он чувствовал, что ему не хватает воздуха, что душа его вот-вот покинет тело, – и тогда, прежде чем он сам понял, что сказал, с его губ слетело:

– Подождем, пока поженимся. Подождем.

Рухл была очень тихой – и очень мужественной. Если ее отцу или старшему брату станет известно, что мужчина дотрагивался до ее тела, они убьют ее своими руками и выбросят труп на улицу. И никто в Меа-Шеарим их за это не осудит.

Она была готова остаться с Габриэлем на грязной мостовой рынка Махане-Иегуда, только бы не возвращаться домой. Она знала, что ждет ее дома, она уже ощущала тяжесть отцовской руки и удары братова ремня, которые оставляли кровоточащие раны на коже. Она знала, что он привяжет ее к кровати и лишит хлеба и воды на много дней, пока у нее в жилах не иссякнет кровь. Но она была готова тысячу раз умереть ради считаных минут в объятиях Габриэля.

Скандал, разразившийся в следующие недели, взорвал Иерусалим. Из ряда вон выходящая история любви Рухл Вайнштейн, ашкеназки из Меа-Шеарим, и Габриэля Эрмоза, сефарда из Охель-Моше, была на устах у всех. Мало того что Габриэль влюбился в ашкеназку, да еще из Меа-Шеарим, – их видели среди бела дня держащимися за руки на ступеньках школы «Альянс». Горе глазам, которые это видели!

Рафаэль был в бешенстве, Меркада лежала без чувств. Не помогли крики и слезы, не помогли заклинания, обряды очищения и изгнания бесов. Габриэль был непоколебим в своей любви к Рухл.

Он заявил родителям, что, если они не дадут ему своего благословения, он пойдет против их воли и все равно женится на ней.

– Не будет этого! – рычал Рафаэль. – Мой сын не женится на ашкеназке!

– Боже милосердный, в чем я согрешила? – рыдала Меркада.

Она вспоминала тот горький час, когда впервые увидела Рухл и поняла, что это Лилит, дочь сатаны.

– Пусть Господь ее покарает, – проклинала она девушку. – Только через мой труп! – она била себя кулаком в грудь. – Через мой труп ты женишься на этой шлюхе-ашкеназке, которая родит тебе детей-инвалидов!

А Рухл была изгнана с позором из дома.

– Их хоб ништ мир к айн тохтер! [43] У меня нет больше дочери! (идиш) – кричал отец.

Встав, он разорвал ворот одежды своей жены, потом старшего сына, а потом и своей рубахи.

– Мы сидим шиву по Рухл, – объявил он жене и детям. – Сообщите это всем в Меа-Шеарим: Рухл умерла!

С тех пор как ее выгнали из дому, Рухл ночевала каждый раз в другом месте, которое ей находил Габриэль. В одну из ночей она спала у Леона, чья жена-ашкеназка пожалела ее и, несмотря на протесты мужа, опасавшегося пойти наперекор Меркаде и Рафаэлю, согласилась уложить ее со своими детьми.

– Но только на одну ночь, – сказала она Габриэлю. – Леон не согласится на большее.

Несколько ночей Рухл провела в доме престарелых напротив больницы «Шаарей-Цедек» – взамен она должна была менять постели и выносить ночные горшки стариков, но она не выдержала тамошнего ужасного зловония, от которого к горлу подкатывала тошнота. Она сказала Габриэлю, что лучше будет спать на кладбище напротив, чем выносить ночные горшки. Растерянный Габриэль пообещал, что постарается ускорить их свадьбу и найдет им дом, но умолял ее остаться в доме престарелых на несколько дней, пока он не найдет выход. Рухл согласилась, но с условием, что она будет работать в ночную смену, когда большинство пациентов спит. Если не считать оглушительных криков одного старика, которого мучили кошмары, ночи проходили сравнительно спокойно, и она могла поспать на жесткой кровати, которую выделили в ее распоряжение. А утром она затыкала нос, выливала горшки и, закончив, спешила убраться прочь, чтобы вернуться только ночью, на свою смену.

Днем Рухл шла к Западной стене и молилась часами. Она просила Бога, чтобы отец простил ее, чтобы родители Габриэля приняли ее, чтобы она могла жить со своим любимым и родить ему детей. Читать и писать Рухл не умела, поэтому записочки, которые вкладывала в Стену, она орошала своими слезами. Слезы, верила она, дойдут до Всевышнего скорей, чем слова.

Потом она часами бродила по улицам города. Шла в Ямин-Моше, смотрела на вращающиеся крылья ветряной мельницы, бродила по переулкам Нахалат-Шива… – Ходи где хочешь, – твердил ей Габриэль, – только старайся не появляться на Махане-Иегуда. Не стоит сыпать соль на рану и злить моего отца. Дай мне потихоньку-полегоньку убедить его, и, даст бог, он примет тебя в нашу семью.

Ходить по улицам Меа-Шеарим она тоже избегала – но это уже по своей воле. Чуть ли не с самого рождения она чувствовала, как душат ее каменные стены домов, извилистые улочки, тесно прижатые друг к другу дворы, сохнущее там на веревках белье. Душа ее стремилась к свободе, ей хотелось выйти в мир. Рухл была девочка любознательная, непослушная, упрямая. Ее всегда привлекало запретное, она всегда задавала вопросы, и родители не умели с ней справиться. Единственный способ, который они знали, – это бить и привязывать к кровати.

Вечером, когда рынок опустел, они с Рафаэлем встретились на своем обычном месте – на ступеньках школы «Альянс». Он закутал ее в свою куртку, и она прижалась к его груди.

– Останься со мной этой ночью, – попросила она.

– Это запрещено, душа моя, это святотатство, мы не можем быть вместе раньше, чем станем мужем и женой по обряду и по закону.

– Я не могу больше оставаться в доме престарелых, даже на одну ночь, я не могу больше выносить этот запах смерти, эти крики стариков по ночам. Меня это пугает даже больше, чем побои брата.

– Если нет выхода, я попрошу Леона, чтобы ты переночевала у них еще раз. Еще несколько ночей – и все уладится, еще немного – и мы будем мужем и женой, и у нас будет свой дом. Потерпи чуть-чуть, любовь моя, и ты увидишь: все кончится хорошо.

Рухл не хотела идти к Леону: он смотрел на нее так, словно хотел, чтобы земля разверзлась у нее под ногами и поглотила ее, он кричал на жену и грозил ей, что выгонит из дому, если та не выставит эту ашкеназку.

Она дрожала всем телом и плакала. Габриэль гладил ее по голове.

– Я хочу, чтобы ты остался со мной. Не хочу ночевать ни в доме престарелых, ни в доме Леона.