Дэвид Уоллес - Забвение

ВПОСЛЕДСТВИИ ТЕРЕНСА ВИЛАНА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ В ИНДОКИТАЕ НАГРАДЯТ ЗА ДОБЛЕСТЬ В БОЮ, А ЕГО ФОТОГРАФИЮ ВМЕСТЕ С СЕНСАЦИОННОЙ ХВАЛЕБНОЙ СТАТЬЕЙ О НЕМ НАПЕЧАТАЮТ В «ДИСПЕТЧЕ», ХОТЯ О ЕГО МЕСТОНАХОЖДЕНИИ ПОСЛЕ УХОДА В ОТСТАВКУ И ВОЗВРАЩЕНИЯ В АМЕРИКУ НЕ ЗНАЛ НИКТО, С КЕМ ОБЩАЛИСЬ МЫ С МИРАНДОЙ.

Это история о том, как Фрэнк Колдуэлл, Крис Дематтеи, Мэнди Блемм и я стали, по словам городской газеты, «Четверкой Случайных Заложников», и о том, как наш странный и особый союз и его травматические истоки повлияли на нашу последующую взрослую жизнь и карьеры. Статьи в «Диспетче» сходились в том, что нас было четверо и все мы считались отстающими или проблемными учениками, которые не догадались сбежать из класса граждановедения с остальными детьми, тем самым создав ситуацию «захвата заложников», вследствие чего и было оправдано убийство.

Местом травмы стал кабинет граждановедения для четвероклассников во время второго урока в Начальной школе Р. Б. Хейса здесь, в Коламбусе. Уже очень давно. В классе была своя рассадка учеников, так что всем назначали свои парты – прикрученные к полу упорядоченными рядами. Шел 1960 год – время несколько бездумного ура-патриотизма. Время, которое теперь часто называют, так сказать, более невинным. Граждановедение было обязательным предметом о конституции, американских президентах и ветвях власти. Во второй четверти мы даже делали макеты этих самых ветвей власти из папье-маше, со всяческими дорожками и тропинками между ними для иллюстрации баланса сил, встроенного отцами-основателями в федеральную систему. Я мастерил дорические колонны судебной ветви из картонных цилиндров от рулонов бумажных полотенец «Коронет» – любимого бренда нашей матери. В холодный и как будто бесконечный мартовский период наша постоянная учительница граждановедения отсутствовала, так что уроки о конституции, когда мы читали американскую конституцию, ее различные черновики и поправки, вел мистер Ричард А. Джонсон, постоянный замещающий преподаватель. Тогда еще не существовало общепринятого термина для декретного отпуска, хотя беременность миссис Роузман была очевидна по крайней мере со Дня благодарения.

Класс граждановедения в Р. Б. Хейсе представлял собой шесть рядов по пять парт в каждом. Парты и стулья надежно прикрутили друг к другу и полу, у парт были поднимающиеся на петлях крышки – в ту пору, до появления ранцев и портфелей, такие парты стояли в каждой начальной школе. Внутри хранились карандаши № 2, линованная бумага, пластилин и другие принадлежности для начального образования. Там же полагалось оставлять учебник во время контрольных, подальше от глаз. Я помню, что линованная бумага той эпохи была светло-серой, мягкой и скользкой, с очень широкими линейками синим точечным пунктиром; все домашние задания на этой бумаге получались несколько размытыми.

В Коламбусе до шестого класса всем назначалась «домашняя комната». Это был особый класс, где на крючке и газетном листе оставляли пальто и сапоги соответственно, вдоль стены; крючок каждого ученика обозначался квадратиком цветного картона с подписанными фломастером именем и инициалом фамилии. Центральный запас школьных канцтоваров хранился под крышкой парты в «домашней комнате». Тогда в средней школе Фишингера через дорогу самым взрослым нам казалось то, что у старшеклассников не было «домашней комнаты» – они переходили из класса в класс и оставляли свои пособия в шкафчике, запиравшемся на замок с комбинацией, ее нужно было запомнить, а потом уничтожить бумажку с шифром, чтобы никто не влез в твой шкафчик. Все это не имеет прямого отношения к истории о том, как необычный квартет из меня, Криса Дематтеи, Фрэнки Колдуэлла, а также странной и неблагополучной Мэнди Блемм в результате стечения обстоятельств перерос в нечто неформально известное как Четверка, – кроме, пожалуй, того факта, что изо и граждановедение были единственными предметами, куда мы уходили из своей «домашней комнаты». На обоих предметах требовались особые условия и пособия, так что им отводились свое собственное помещение и специально обученные педагоги, а ученики приходили к ним из своих «домашних комнат» в условленное время. В нашем случае – на второй урок. Шеренга, которой мы следовали из «домашней комнаты» на уроки изо и граждановедения миссис Барри и миссис Роузман соответственно, шла в молчаливом, алфавитном и строго контролируемом порядке. Самый конец 50-х и начало 60-х не были временем халатной дисциплины или безалаберности, и тем более травматичным стало произошедшее на граждановедении в тот день, из-за чего несколько детей из класса (одним из них стал Теренс Велан – пожалуй, несколько женоподобный для той эпохи, к тому же иногда он носил сандалии и кожаные шорты, зато был очень хорош в футболе, его отец был инженером-гидравликом из Западной Германии, получившим американское гражданство, а сам он умел задирать веки так, что раскрывались слизистые мембраны их изнанки, и расхаживал в подобном виде по детской площадке, что внушало к нему уважение) навсегда перевелись из начальной школы Хейса в другие школы, поскольку даже возвращение в это здание вызывало травматичные, персеверативные воспоминания и эмоции.

Только много позже я пойму, что инцидент у доски на граждановедении, скорее всего, будет самым драматичным и захватывающим событием, которое мне доведется пережить. Как и в случае со своим отцом, я безмерно благодарен за то, что не знал об этом тогда.

ТЕПЕРЬ МОЕ МЕСТО БЫЛО – К ЗАМЕТНОЙ ДОСАДЕ МИССИС РОУЗМАН, БУДЬ ОНА НА РАБОТЕ, – ВОЗЛЕ ОКНА.

Класс граждановедения миссис Роузман, где на всех четырех стенах под самым потолком на равном расстоянии друг от друга виднелись портреты всех 34 американских президентов, висели опускающиеся рельефные карты тринадцати первых колоний, штатов Союза и Конфедерации 1861 года и современных Соединенных Штатов, включая Гавайские острова, а под ними стояли стальные шкафчики, наполненные всевозможными дополнительными материалами, главным образом состоял из большого металлического учительского стола, доски перед классом и всего 30 прикрученных парт и стульев, где нас, четвертый класс под руководством мисс Властос, рассаживали в алфавитном порядке шестью рядами по пять учеников в каждом. Мистер Джонсон был замещающим, так что мы развлекались тем, что перевернули обычную схему рассадки миссис Роузман по назначенным рядам «с востока на запад» в зеркальном порядке, посадив Розмари Ахерн и Эмили-Энн Барр на первые парты того ряда, что был ближе всех к крючкам для одежды на западной стене (всегда пустых, так как из кабинета граждановедения миссис Роузман «домашнюю комнату» не делали) и к двери кабинета, а последнюю близняшку Сверинген – на первую парту восточного ряда, по соседству с первым из двух больших окон на восточной стене, где можно было опускать тяжелые шторы для демонстрации слайдов и иногда исторического фильма. Я оказался на предпоследней парте в восточном ряду – миссис Роузман никогда бы не допустила такую логистическую ошибку, поскольку мои успехи как в «усидчивости», так и в сопутствующей категории – «следовании указаниям» – считались неудовлетворительными, и каждый штатный учитель в первых классах Р. Б. Хейса знал, что я ученик, чье назначенное место должно находиться как можно дальше от окон и других источников возможного отвлечения. Все окна школьного здания закрывала сетчатая проволока, встроенная прямо в стекло, так окно было сложнее разбить шальным мячом или камнем вандала. Также из-за нашего эрзац-порядка учеником сразу слева от меня в соседнем ряду оказался Санджай Рабиндранат, который всегда учился с маниакальным увлечением, а также писал образцовым почерком и, наверное, в Р. Б. Хейсе был самым лучшим соседом на контрольных. Проволочная сетка, разделявшая окно на 84 маленьких квадрата с дополнительным рядом из 12 тонких прямоугольников там, где ее первая вертикальная линия почти соприкасалась с правой границей окна, отчасти предназначалась для того, чтобы окна меньше отвлекали, а еще она минимизировала вероятность того, что ученик отвлечется или засмотрится на вид снаружи – который тогда, в марте, состоял в основном из серого неба, каркасов голых деревьев, рваных краев футбольных полей и неогороженного поля для бейсбола, где каждый год с 21 мая по 4 августа проводились игры Младшей лиги. За ними в сильном перспективном сокращении, – будучи скрытым за Тафт-авеню и занимая всего три квадратика в нижнем левом углу окна, – находилось огороженное стандартное поле средней школы Фишингера, где большие парни играли в бейсбол Американского легиона, чтобы поддерживать форму для сезона в старшей школе. Каждую весну несколько окон нашей школы били вандалы: пригодные для этого камни можно было найти на футбольных полях, из которых не меньше половины попадало в отформатированное поле зрения с моего места без заметного со стороны движения головы. Также, если чуть изменить позу, можно было увидеть и почти все пустое и безлюдное бейсбольное поле, где инфилд в прогалинах без снега стал грязной жижей. Я из тех, кто обладает хорошим периферийным зрением, и бо́льшую часть трех недель, посвященных курсу мистера Джонсона по американской конституции, я посещал граждановедение по большей части телесно, тогда как мое настоящее внимание обращал на поля и улицу снаружи, которые форматирование оконной сетки делило на дискретные квадраты, весьма напоминавшие ряды панелей в газетных стрипах, кинораскадровки, комиксы «Альфред Хичкок Мистери» и тому подобное. Очевидно, это интенсивное увлечение губительно сказалось на усидчивости во время граждановедения на втором уроке, поскольку мое внимание не просто блуждало без дела, но активно конструировало целые линейные и дискретно организованные сюжетные фантазии, многие из которых разворачивались в мельчайших подробностях. То есть все примечательное на улице – например, яркий мусор, летящий на ветру из одного проволочного квадратика в другой, или городской автобус, величественно плывущий справа налево по трем нижним горизонтальным столбцам, – становилось стимулом для воображаемых раскадровок кино или мультфильмов, где сюжет на панелях продолжался и углублялся в каждом из оставшихся квадратиков в оконной проволочной сетке: обыденным на вид автобусом КОТ в действительности управлял тогдашний заклятый враг Бэтмена, Красный Коммандо, который вез в салоне заложников, представленных в последовательных квадратах, в том числе мисс Властос, несколько слепых детей из Государственной школы для слепых и глухих, моего перепуганного старшего брата и его учительницу по фортепиано миссис Дудну, пока в автобус на ходу с помощью целой серии акробатических маневров с веревкой и крюком – каждый занимал и оживлял один проволочный квадратик в окне, а потом застывал в общей картине, пока мое внимание перемещалось к следующей панели, и так далее, – не проникали Бэтмен и примечательно знакомый на вид Робин (в своей маленькой декоративной маске). Эти воображаемые конструкции, часто занимавшие все окно, требовали тяжелого труда и концентрации: по правде, они слабо напоминали то, что миссис Клеймор, миссис Тейлор, мисс Властос и мои родители называли «витать в облаках». В момент появления травмы мне все еще было девять лет; мой десятый день рождения наступит 8 апреля. Также период с семи до почти десяти лет оказался тревожным и нервным (особенно для моих родителей): я попросту не мог читать в строгом смысле этого слова. Я имею в виду, что мог просмотреть страницу из «От моря до моря: истории Америки в словах и картинках» (в то время обязательный учебник по граждановедению для всех начальных школ штата) и привести некий объем специфической количественной информации, например, точное число слов на странице, точное число слов в каждой строчке и часто – слово и даже букву с наибольшей и наименьшей частотой употребления на данной странице, причем зачастую я сохранял эту информацию в течение долгого времени после того, как прочитал страницу, и все же в большинстве случаев не мог ассимилировать или удовлетворительно передать то, что должны были означать слова и их различные комбинации (по крайней мере, так этот период запомнился мне), в результате чего я получал оценки заметно ниже среднего, когда проверяли то, как я усваивал домашние задания и понимал прочитанное. К всеобщему облегчению, где-то к десятому дню рождения проблема с чтением решилась сама собой, почти так же таинственно, как когда-то появилась.