Деб Олин Анферт - Птичник № 8

Сколько времени они молчали, она не смогла бы сказать. Три минуты? Двадцать секунд? Она сидела, обхватив голову руками.

Он поставил газировку на журнальный столик и осторожно опустился на другой конец дивана.

– Так что, детка? – произнес он наконец. – Ты ко мне надолго?

Она подняла голову. В это мгновенье она осознала ( надолго ли она к нему ? какая неприкрытая трусость!) ценность двух расколотых жизней – прежней Джейни, которая осталась позади, и новой, которая уехала, цену их подмены, цену этого внезапного переворота, осознала, что новая жизнь, в которую она катапультировалась, на глазах падает в цене, опускается на самое дно, обрушивается, в то время как ценность ее прежней жизни стремительно поднимается, растет. Она ощущала под собой виниловую поверхность дивана (в доме ее матери не было и никогда не могло появиться такого уродства), чувствовала запах его старой одежды, тараканов в стенах, и вот с этой самой секунды (Джейни прямо как будто услышала: с громким щелчком захлопнулся замок) началось умирание (хотя на него уйдут годы), потому что она ведь не подхватила сумку и не пошла в тот же вечер обратно на станцию, хотя именно так и следовало поступить, и она прекрасно это понимала. Она осталась где была, потому что решила, что этот человек должен узнать ее или, по крайней мере, должен поплатиться за то, что ее не знает.

– У меня для тебя отличные новости, папочка , – сказала она и пнула ногой сумку. – Я к тебе навсегда! – (Знала бы она.)

Выражение его лица не изменилось. Разве что глаз слегка дернулся. Он подвинулся ближе, рука взметнулась в воздух между ними – обнять? ударить? указать на дверь? Она замерла. Будь что будет, она готова ко всему. Он что-то держал в руке. Что-то прямоугольное.

Судьба определяется не одной-единственной ошибкой, хоть нас и учат думать, что это так, прямо начиная с Библии: один неверный шаг, и вот ты уже стоишь под проливным дождем, и ковчег уплывает без тебя, или же ты десятки лет скитаешься по пустыне. (Джейни, пока ей не исполнилось десять, ходила в католическую школу для девочек, но после этого одержала верх над матерью и перешла в школу без религиозного уклона.) На самом-то деле у нас есть сколько угодно возможностей облажаться. И если даже мы найдем способ наладить то, в чем облажались, все равно и тут облажаемся.

– Ну ладно, – сказал отец, и лицо его слегка перекосило (улыбнулся или нахмурился? По такому лицу сразу не поймешь). – Давай посмотрим, какой счет.

Он ткнул в пульт и включил телевизор.

Конечно, это была не единственная ее ошибка, но из всех ее ошибок эта уж точно была самой большой, как у других людей бывает большая любовь, или великие идеи, или огромные трагедии. Все, что еще когда-либо предстояло Джейни сделать в жизни, будет меркнуть рядом с этим ее промахом. Даже если она убьет человека. Даже если утонет в ведре. Даже если не выступит против политика, который пойдет и замучает миллионы людей. Все, что ей предстоит сделать в будущем, будет неизменно возвращать ее сюда, в точку отсчета, в альфу.

Она откинулась на спинку дивана, позволив “счету” мигать, отражаясь у нее на лице. Она думала о прежней Джейни, о своем бывшем “я”, об изначальной, настоящей Джейни, которая никуда не уехала и осталась в пяти штатах отсюда, счастливая и сияющая в своем старинном доме в Бруклине. Она прямо как будто по правде ее видела. Та Джейни сидела, свернувшись калачиком, перед ноутом, работала над докладом о Малкольме Иксе, и мать протягивала ей тарелочку с мороженым, просто потому что наступил их особенный час. Час мороженого.

Она жила у отца уже два месяца, и все это время ей было тошно и отвратительно, но гордость не позволяла позвонить матери и сказать, что она хочет домой. Джейни знала, что они разговаривают, мать и “отец”, и пытаются придумать, как сделать так, чтобы она без скандалов поехала обратно. Про их разговоры она знала, потому что мать оставляла ей длинные сообщения о том, что они с отцом разговаривали, и Джейни вообще представляет, как она напугала мать, когда вот так исчезла? Понимает, как ей повезло, что она вообще добралась до места, не попав в лапы похитителей, под колесо грузовика или не в тот автобус, который увез бы ее на Аляску?

Джейни с отцом жили как чужие люди, каждый хранил свои вещи в сумке, а ели они фастфуд, сидя на кухне и макая еду в кетчуп из пакетиков. Она честно попыталась несколько раз наладить “контакт”. Достала из сумки дорожные шахматы (в школе она состояла в клубе), расставила фигуры и спросила, не хочет ли он сыграть. Она учредила в квартире режим раздельного сбора мусора: пластик и бумага – в этот пакет, пищевые отходы – в тот, но постоянно ловила его на том, что он все кидает в одно ведро.

Но он никогда не просил ее уехать. Скоро она уже читала телепрограмму (это был бумажный журнал, который приходил по почте каждую неделю) и смотрела все, что показывали по телевизору. Работал отец кем-то там в сфере сельского хозяйства, на птицекомбинате, и это означало, что он целыми днями инспектировал мертвые туши . Она до полудня спала в комнате, которую он для нее “обустроил” (положил на пол надувной матрас), а потом до его возвращения рыскала по квартире. Она перерыла все полки, ящики, липкие кухонные шкафчики в поисках чего? Доказательств. Доказательств того, что ее отец не только ужасный отец, но и вообще человек никчемный, и доказательств этому было сколько угодно: огромные мешковатые рубашки, ржавые щипцы для ногтей, гнутые ботинки, просроченные банки консервированного супа, во всем доме ни одной книжки, и голые стены, без единственной фотографии. Каждый день ровно в 16.50 он возвращался с работы провонявший потрохами и с неизменным пакетом из дешевой забегаловки “Айхоп” с одной и той же едой для них обоих. Он держал в холодильнике галлоновые бутылки из-под молока, наполненные водой, и за едой выпивал такую бутылку.

Мать каждый день оставляла ей сообщения. Разве это хорошо – вот так пропускать школу? А Джейни в курсе, что пора сдавать работу по Малкольму Иксу? И что на следующей неделе региональный дискуссионный клуб, к которому она столько готовилась, и руководитель клуба к тому же… Ну что ж, конец учебного года она тоже пропустила. Довольна?

Она смотрела, как он стоит, сгорбившись, над мойкой или трясущимися пальцами достает из шкафчика пластиковые тарелки. Терзалась вопросом, что могла ее мать найти в этом типе. Но терзалась недолго, потому что ведь понятно, что ничего мать в нем не нашла, и именно поэтому уехала, и именно поэтому держала Джейни подальше от него все эти годы.

Прежняя Джейни, насколько ей помнилось, редко спорила со старшими, зато новая Джейни оказалась той еще язвой и могла сказать что угодно, лишь бы задеть отца, сделать ему больно или вытянуть из него хоть слово. Между новой Джейни и ее бессмысленным отцом бушевали настоящие сражения. Однажды она забаррикадировала дверь. В другой раз выбросила в окно его одежду, вещи упали на автомобильную стоянку и лежали разноцветными кляксами на раскаленном асфальте, пока он наконец не спустился и не стал собирать их, натыкая на длинную поварскую вилку и сбрасывая в мешок, как заключенный, приговоренный к общественным работам.