Дэйв Эггерс - Захватывающие деяния искрометного гения

– Я устал.

– А мне скучно.

– Почему бы тебе не спуститься к берегу и не построить замок из песка?

– Где?

– На берегу, у воды.

– Зачем?

– Потому что это весело.

– Сколько я за это получу?

– В смысле – сколько получишь?

– Мама, бывало, платила мне.

– За замок из песка?

– Да.

Я задумываюсь. Соображаю медленно.

– А зачем?

– Затем.

– Зачем затем?

– Не знаю.

– И сколько она давала?

– Доллар.

– Бред какой-то.

– Почему бред?

– Платить за то, что ты играешь в песке? Забудь. Так ты не будешь играть, если я тебе не заплачу?

– Не знаю. Может буду.

Купаться нельзя: океан слишком холодный, обрыв слишком крутой, течение слишком сильное. Мы сидим и смотрим, как вода и пена заполняют устроенные нами рвы и тоннели. Из Тофа пловец неважный, а волны с силой врезаются в берег, и мне вдруг является картина – я вижу, как Тоф, другой Тоф, тонет в двадцати футах от меня. Вот он вынырнул, но его снова затянуло вглубь, налетела волна и проглотила его – это долбаное подводное течение. Я вскакиваю, бегу, прыгаю в воду и плыву с неимоверной скоростью – я ведь был в команде пловцов, умею плавать и нырять, быстро и глубоко – но слишком поздно; я ныряю снова и снова, но там все серое, сплошной песок, все кружится, вода мутная, да, слишком поздно – его отнесло на несколько сот футов… вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, я вижу его ручку, загорелую и тонкую, последний взмах и… все! В общем, не стоит нам здесь купаться…

– Эй.

Купаться можно и в бассейне…

– Эй.

– Что, что?

– Что с твоими сосками? – спрашивает он.

– Ты о чем?

– Ну, они вроде как торчат.

Я смотрю ему прямо в глаза.

– Тоф, мне надо тебе кое-что рассказать. Кое-что о своих сосках и вообще сосках мужчин в нашей семье. Потому что когда-нибудь, сынок, [я иногда так обращаюсь к нему, а он называет меня «папой», когда у нас случаются забавные беседы в стиле «отец – сын», мы делаем это в шутку, но в глубине души нас эти термины задевают], когда-нибудь мои соски станут твоими сосками. Когда-нибудь у тебя тоже будут неестественно торчащие соски, они будут затвердевать по малейшему поводу, и тебе придется носить плотные хлопковые футболки.

– Ни за что.

– Так оно и будет, Тоф, – говорю я, задумчиво глядя на океан и провидя будущее. – Ты унаследуешь эти соски, ты унаследуешь эту тощую, с выпирающими ребрами фигуру и не наберешь нормальный вес, пока тебе не стукнет двадцать, а половое созревание начнется немыслимо поздно, и скоро эти красивые прямые волосы, которые тебе нравятся и которые выросли такими длинными и делают тебя похожим на молодого Ривера Феникса [48] Ривер Феникс (1970–1993) – американский актер, музыкант и общественный активист. , эти волосы станут густыми и жесткими, потемнеют и так спутаются, что, проснувшись утром, ты будешь походить на человека, которому три раза сделали завивку, а потом шесть часов везли в кабриолете. Ты постепенно превратишься в урода с кожей, сплошь покрытой прыщами; щеки и подбородок – все будут в прыщах, в огромных красных шариках, которые твой дерматолог назовет «кистами», – раз в две недели их россыпи будут появляться вокруг ноздрей, и они будут такие большие и такие красные, что прохожие с двадцати ярдов будут отшатываться в ужасе, а дети указывать на тебя пальцем и плакать.

– Нет.

– Да.

– Ни за что. Спорим, таким я не буду.

– Молись, чтоб не быть.

Ветрено, но когда лежишь, слушая, как шуршит песок, то чувствуешь тепло, тепло, тепло. Рядом сидит Тоф, закапывает мои ноги.

Впереди так много дел. Обо всем, что предстоит сделать, когда начнется школа, я стараюсь не думать, но одна мысль – что Тофа надо показать врачу, что ему нужно пройти осмотр, – врывается в мое сознание, и голова, бля, тут же наполняется мыслями… Надо составить резюме, надо найти новое жилье, срок аренды заканчивается, и как я буду водить Тофа в школу, если работа будет начинаться рано? Будет ли Бет исполнять свою долю обязанностей, будет ли она слишком занята, не убьем ли мы друг друга? Как часто будет приезжать из Лос-Анджелеса Билл? Как сильно я могу – могу ли – нагружать делами Кирстен? Да и будет ли она вообще рядом? Успокоится ли она, когда найдет работу и купит машину? Стоит ли мне осветлить волосы? Насколько действенна эта отбеливающая зубная паста? Тофу нужна медицинская страховка. Мне нужна медицинская страховка. Может, я уже болен. Оно уже растет внутри меня. Что-то, нечто. Солитер. СПИД. Мне нужно начинать, начинать поскорее, потому что я умру, до тридцати мне не дожить. Моя смерть будет внезапной, даже еще более внезапной, чем у них. Я упаду, упаду, как она упала, и буду лежать, как она, когда я нашел ее. Мне было шесть, дело происходило в полночь, я нашел ее, когда она споткнулась, скатилась с лестницы и ударилась головой о черный кафельный пол. Я услышал, как она стонет, пошел по коридору, под ногами зеленый ковер, с верхней площадки лестницы увидел внизу фигуру в ночной рубашке, скорчившуюся на полу. Я, босой и в пижаме, медленно пошел вниз по лестнице, держась за перила, не имея представления, кто бы это мог быть, почти догадываясь и вместе с тем совсем не догадываясь, и подойдя вплотную, услышал голос, ее голос: «Мне хотелось посмотреть на цветок». «Мне хотелось посмотреть на цветок, – повторила она три или четыре раза. – Мне хотелось посмотреть на цветок». Потом я заметил кровь, черную на черном кафеле, волосы слиплись от крови, стали красными, бурыми, блестящими. Я разбудил отца, затем приехала скорая. Домой она вернулась с повязкой на голове, и несколько недель я не был уверен, что она – это действительно она. Я хотел, чтобы это была она, верил, что это она, но существовала вероятность, что она умерла, а это кто-то другой. Я во все готов был поверить.

Слишком холодно, чтобы лежать с голой грудью. Я поднимаюсь, и Тоф поднимается и бежит, я кидаю вперед него фрисби в расчете, что тарелка опередит его ярдов на двадцать, но, поскольку бросок был слишком хорош, она взмывает в воздух, летит медленно, и он догоняет ее с изрядным запасом времени, останавливается, разворачивается и ловит коленями.

А мы хороши. Ему только восемь, но вместе великолепны. Мы играем на берегу, бегаем босиком, загребая и шлепая по холодному белому песку. Перед каждым броском мы делаем четыре шага и когда бросаем, мир останавливается, не дыша. Броски у нас такие дальние, и такие точные, и такие нелепо красивые. Мы – само совершенство, гармония, юность, гибкость; мы быстроноги, как индейцы. На бегу я чувствую, как сокращаются мускулы, напрягаются хрящи, вздымается и опадает грудь, течет кровь – все работает, все функционирует безупречно; тело в своей наилучшей форме, разве что немного не хватает веса и видно несколько ребер, что, если подумать, может показаться Тофу странным, анемичным, может напугать его, может напомнить о том, как терял вес отец, как его ноги, когда той осенью он сидел в костюме за завтраком, когда отказался от химиотерапии, но все еще ходил на работу, как его ноги под фланелевыми брюками начали походить на дюбели, да, под этими серыми фланелевыми брюками, теперь висящими мешком. Надо подкачаться. Можно пойти в тренажерный зал. Или достать тренажер, по крайней мере несколько гирь и гантелей. Я должен продемонстрировать Тофу тело, исполненное мужественности, безупречное. Я должен быть воплощением здоровья и силы, внушать доверие, гнать сомнения. Я должен быть несокрушим – машиной, совершенной гребаной машиной. Буду ходить в зал. Начну бегать.