Наоми Исигуро - Пути отхода

Из чувства противоречия Питер взял ее за руку. Агнес посмотрела на него с удивлением, но без отвращения, и он потянул ее вниз по галечным дюнам к сглаженному волнами песку. Отлив, оголившаяся полоска пляжа отражает небеса, и какой простор! Тут и собаки, и дети, и парочки, и семьи с полосатыми ширмами от ветра, а вон там мороженщик, парень с необычной серьгой в ухе, и Питеру вдруг почему-то захотелось, чтобы Агнес купила ему мороженое, ну разве не смешно? Они были частью этой картины, он был частью, причем не как странный предсказатель с дредами, наблюдающий за миром из кабинки, а как Питер, вьетнамки отброшены, он с искренней улыбкой скачет босиком сквозь волшебный день и держит за руку девушку – нет, женщину. Мужчина, которым Питер всегда мечтал быть. Непонятно, что мешало раньше…

Погодите, вот какой-то ребенок идет к Питеру, идет очень решительно. Разве Питер знает этого мальчика? Нет, не знает, однако мальчик приближается. Целеустремленно марширует сюда и даже на свою маму не обращает внимания, ведь зовет его наверняка мама, грустная женщина с увядшим лицом и спутанными седыми волосами, она вызвала у Питера мысли о чистящем средстве и прихватках, об электроодеяле и гадких нарукавниках, которые в детстве его заставляли надевать в бассейн… и Питер вдруг ощутил огромную жалость к женщине, хотя она его и пугала; он ни за что не хотел бы стать таким – пожалуйста, только бы не стать таким. Ах, ну да, переживать глупо, ведь Агнес, конечно же, его спасет.

– Алфи! – звала женщина, и ее голос был не менее усталым, чем кожа на лице.

Однако мальчик – Алфи – уже стоял перед Питером.

– Мама, иди сюда! – крикнул Алфи через плечо. – Я его нашел! Кажется, я нашел волшебника. – Мальчик умолк, повернулся к Питеру и посмотрел ему прямо в глаза таким взглядом, каким сам Питер в детстве никогда не смел смотреть на взрослых. – Вы же волшебник, да? – наконец спросил мальчик. – Мантия и вообще…

В небе кружили чайки, где-то визжал младенец. Питер выпустил руку Агнес, посмотрел на свой кафтан, синий с серебряными нитями, на амулеты на шее, кожаные шнурки на запястьях, разноцветные кольца на каждом пальце и… «Перебор, – подумал, – глупо». Даже смешно. Так происходило всегда. Не именно так, конечно, но… Другие знали – без труда понимали, что от них требуется, что уместно, что располагает к уважению, – а Питер вечно испытывал сомнения и плелся в хвосте. «Нелепо» – вот что сказал мальчик Алфи Питеру. «Ты выглядишь нелепо». Только это несправедливо! Ни капельки не справедливо, не может он быть нелепым. Ведь когда Питер взял за руку Агнес, она не побледнела, не вспомнила про мигрень или важную встречу. Наоборот, сжала его ладонь в ответ. Мальчик ошибается. И чего он так таращит на Питера глаза? Будто видит то, чего видеть не имеет права?

– Какой еще, к черту, волшебник! – с удивлением услышал Питер собственный голос. – Тебе что, пять лет?

Возможно, слова прозвучали злобно. Питер редко бывал злобным, по крайней мере умышленно, поэтому не разбирался в этом, однако да, наверное, его слова прозвучали злобно, потому что смотрите, смотрите на лицо Алфи. Смотрите, как Алфи бежит прочь от Питера, улепетывает со всех ног по пляжу, в гущу толпы. Смотрите на печальную, усталую маму Алфи, как она простирает руки и зовет: «Алфи, Алфи», точно заранее сдается.

Вперед, бегом, мимо ног, рук, голов и лиц, которые поворачиваются вслед, восхищенно смотрят, до чего Алфи быстрый, он Соник, он Дорожный бегун, он парень из фильма – как же его? «Форрест Гамп». Беги, Форрест, беги! Алфи больше не выбирал дороги, не огибал людскую толчею по гальке, он летел по одеялам, книгам, ведеркам и бутылкам.

Сколько народу на пляже! Другие люди, другие семьи, другие компании… Алфи вовремя перемахнул через песчаную скульптуру, похожую на кота, возле которой орудовал шпателями и кистями прыщавый подросток… сколько людей, и они живут совсем не так, как мама и Уоллес, – мама и Уоллес просто сидят в квартире и пялятся на тех, кто покупает что-то по телевизору, а в это время другие люди заводят еще детей и катают их в колясках по парку и музеям, потом дети дорастают до дразнилок, игр и умения переполошить всех в аэропорту, и тогда родители везут кучу детей во Францию, снимают там большую виллу с бассейном, где дети плавают целыми днями, и где он, Алфи, тоже плавал бы со всеми детьми, пока мама и Уоллес занимались бы… нет, кто знает, чем занимались бы мама и Уоллес.

Алфи бежал мимо недоеденного хот-дога, пожираемого чайками на нейтральной полосе между двумя семьями. Бежал мимо девочки в золотом блестящем платье, которую видел с воздушным змеем, – теперь она сидела с подругами, болтала и ела конфеты. Если честно, проблема с виллой во Франции состояла в том, что Алфи не плавал. Нет, как именно плавать, он, конечно, знал – из соображений безопасности мама позаботилась о нескольких уроках, на случай внезапной беды, как в «Титанике», или «Джеймсе и гигантском персике», или «Челюстях», – но тут такое дело, однажды доктор нашел в барабанной перепонке у Алфи дырочку, и уроки сразу прекратились… хотя, если подумать, то он давно не чувствовал никакой дырочки; чувствовал себя хорошо. Алфи наверняка ощущал бы ее, верно? Например, сейчас, во время бега. В дырочке свистел бы ветер. Свистел бы громко; может, даже как живой человек. «Не шуми!» – говорила мама, когда Алфи пытался свистеть, ведь у нее постоянно болела голова. А Уоллес добавлял: «Не отвлекайся, Алфи. Слушай маму и делай, что она велит».

Алфи любил маму, не хотел бросать ее и убегать, ведь от этого у нее опять разыграется головная боль, но мама сказала… сказала, что в следующем семестре Алфи пойдет в новую школу. Никакой мисс Леннокс, сказала мама, и классы больше, и закладная на дом, и «Мастеркард», и пока Уоллес не найдет работу, и эта школа не намного дальше от дома, и вдруг в ней Алфи будет легче завести друзей… и много еще, много разного, от чего ему захотелось кричать (или плакать, поскольку «даже настоящие мужчины иногда плачут», объяснил Уоллес в прошлом году Алфи, когда тот среди ночи спустился попить в кухню), а сбежать от мамы лучше, чем накричать на нее, наверное, лучше, чем накричать.

Алфи бежал все быстрее, уже вдоль самой воды, где под ногами было гладко и песочно, и никто не мешал, а люди маячили вдали, за спиной, на отлогом пляже, сливались в расплывчатое пятно из звука и цвета. Как убедить маму в том, что скоро все наладится? Алфи станет чуть старше, и произойдет неожиданное, удивительное событие: например, в их жизнь откуда ни возьмись шагнет волшебник, откроет новые миры и подскажет решения, или, например, Алфи обнаружит в себе магические способности, которые раньше дремали (почему, ну почему они так крепко спят?). Еще год или два назад мама выслушала бы Алфи, но теперь в семье непонятные трудности, и эти мысли прозвучали бы глупо, по-ребячески, да и вообще, вера Алфи в случайные силы доводила Уоллеса до белого каления, по словам самого Уоллеса, поскольку он в волшебство не верил. Тем не менее, позабыв про Уоллеса, Алфи безуспешно ломал голову, искал способ убедить маму в том, что жизнь может стать светлее, и тут появился волшебник, будто знак, будто тот самый способ, будто воплощение надежд… Только потом, потом все сорвалось, да; и Алфи не мог остаться, не мог, потому что нельзя было накричать на маму, или заплакать, или огорчить ее по-другому, ведь у мамы постоянно болит голова, а теперь у них закладная, и «Мастеркард», и работа Уоллеса, и они, видимо, больше никогда не поедут в выходные на пляж.