Джеймс Фрей - Катерина

Как там заказ для Спилберга?

Думаю, неплохо. Спроси у продюсеров.

Что дальше?

У них спрашивай.

А на студии его читали?

Да.

Понравилось?

Сказали, что да.

В Network читали?

Сейчас читают. Ждем.

Прослежу и отзвонюсь.

Жду с нетерпением.

Он смеется, отпивает лимонада.

И что теперь?

А что такое?

Чем хочешь заняться?

Ничем.

Не верю.

Честно.

Есть новая ИС?

У нас в этом месяце выходят две книги. Делаем видеоигру. Работаем над сценариями новых сериалов.

В офисе бываешь?

Пару раз в неделю.

А надо каждый день.

Я им не нужен.

Еще как нужен.

Правда нет.

Книги удачные?

Обычные.

Ты писал?

Знаешь ведь, как это делается.

Знаю, что ты иногда пишешь их частично или переписываешь.

Так раньше было. А сейчас просто выдаю идеи, редакторы нахуйодят писателей, и я их даже не читаю.

А надо бы.

Сам знаю.

Работа с ними и есть бизнес.

Если они продаются.

Даже если нет. Множество крупных франшиз поначалу не продавалось. Никогда не угадаешь, что выстрелит.

Надоели мне эти франшизы.

Теперь это наш бизнес.

Скучаю по прежним временам.

Когда все творили ?

Когда далеко не все, что приносило меньше миллиарда долларов прибыли, считалось провальным.

Мир изменился. И ты вместе с ним.

Я стал писателем не для того, чтобы обсуждать франшизы и бизнес.

А я стал агентом не для того, чтобы мне плакались богатые писатели.

Смеюсь.

В точку, Дэвид.

Он улыбается.

Иди пиши свои книги.

Ты правда этого от меня хочешь?

Нет. Хочу обсудить предложения, которые у нас есть для тебя, а когда ты решишь, какое из них принять, – чтобы ты создал гигантскую гребаную франшизу.

Все равно я сейчас вряд ли смогу написать книгу. Настоящую.

Почему?

Если бы я знал.

Знаешь ведь.

Ты мне теперь что, психолог хренов?

Прямо цитата из моих должностных обязанностей.

Смеюсь.

Может, потерял уверенность. Может, недостает мотивации. Или просто устал. Я же вижу, что уже не чувствую, где лажа, так, как раньше, я вообще больше ничего не чувствую. А мне это необходимо, чтобы писать.

Ты ведь уже покорил эту вершину, Джей. Ты стал самым известным писателем в мире. Стервецом Американской Литературы. Добился, вырос и занялся другими вещами. Ты стал взрослым. Чего тебе не хватает, по-моему, так это возможности быть молодым.

Нет, быть молодым у меня вообще не получалось.

Он смеется.

Уверен?

Киваю.

Мне не хватает трудностей. Не хватает незнания. Не хватает тоски, одиночества, отчаянного желания чего-нибудь и готовности страдать ради цели. Не хватает восхождения на вершину. Дело было не в том, чтобы добраться туда. Как только я там очутился, мне стало похрен. Путь наверх – вот что имело значение.

Так пиши книгу, преодолевай трудности, твори . Или прими наши предложения и сделай кучу денег. Тебе решать.

Глубоко вздыхаю, обвожу взглядом ресторан, бассейн, красивых людей, солнце в безупречно-голубом небе. Сизиф всю вечность закатывал на гору камень. Если мифы не соврали, катает до сих пор. И я чуть ли не всю жизнь занимался тем же самым. Толкал долбаный камень каждый день, изо дня в день, толкал долбаный камень. Но в отличие от царя Сизифа, мой камень докатился до вершины, и я поехал на нем вниз, и ехал, пока он не раскололся, ехал по обломкам и осколкам, пока он не остановился, а как только остановился, я слез с него. У меня был выбор: уйти или повторить. С выбором я ошибся. Я ушел, а надо было найти новый камень – камень побольше, самый большой сраный камень, какой только найду, и начать втаскивать его на сраную гору.

Я родился в Кливленде. Отец был юристом, мать растила нас с братом. Мы не были ни богатыми, ни бедными. Жили в хорошем доме на хорошей улице хорошего города. В первом пригороде от границы Восточного Кливленда. Город был наполовину черным, наполовину белым, половину белых детей составляли евреи. Все мы дружили, играли вместе, ходили в школу вместе, дрались вместе и друг против друга. Только когда я стал старше, я узнал, что нам полагается друг друга ненавидеть. Что в Америке надо держаться заодно со своими. И когда я узнал об этом, то решил, что это глупо – как многое из того, что я узнал за свою жизнь. Кровь есть кровь, она всегда красная. Покажи, что у тебя в душе и в глазах. И мне насрать, какого цвета твоя кожа и какому богу ты молишься.

Родители были хорошими людьми. Оба трудились не покладая рук. Отец работал в компании, выпускающей детали рулевого управления и другие автозапчасти, мама готовила, убирала, играла в теннис и бридж. Они любили друг друга и нас. Старались привить мне нравственные принципы и ценности. Заставить меня ходить в церковь и стать достойным членом общества. Брат был хорошим парнем. Четырьмя годами старше меня. Успешно учился. Слушался родителей, никогда не нарывался на неприятности. Был отличным братом. Никогда не бил и не дразнил меня. Всегда брал с собой, когда что-нибудь затевал с друзьями. Помогал, когда мне требовалась помощь, и не лез, когда я в ней не нуждался. Я хорошим не был. В школу ходил, но не уделял урокам особого внимания. И плевал на отметки. Ввязывался в схватки на кулаках и языках. Огрызался и уворачивался. Начиная со сравнительно юных лет моим любимым занятием был вандализм. Разрушения доставляют радость, огромную радость. Будь то от баллона с краской, биты, снесшей почтовый ящик, перевернутого мусорного бака или десяти баков. Были и другие радости: телки, сигареты, краденое бухло, наркота, чтение и спорт. Я был хорошим спортсменом. Настолько хорошим, что умение загонять мяч пинком точно в цель привело меня в колледж, хоть мой средний школьный балл – всего 2.2. Годы моей учебы в колледже ничем не примечательны. Я воспринимал их как длинные каникулы. Хватало и того, что я посещал занятия. Я не желал становиться юристом, врачом, учителем или бизнесменом. Ничего не хотел выводить на рынок. Или производить. Или продавать. Или покупать. Не хотел носить костюм или готовить квартальные отчеты. Я играл в мяч, читал книги, обхаживал девчонок, бухал и нюхал кокаин. Летом я косил газоны, выпалывал сорняки и ездил на пляж. Через три года я сломал ногу, и моей спортивной карьере пришел конец. И я вздохнул с облегчением. Больше никаких тренировок и притворства, будто мне не наплевать. Я ходил на занятия и читал книги, хотя редко те, которые нам задавали. Свободное время я проводил в компании с Керуаком, Буковски и Хантером Томпсоном. С Кнутом Гамсуном, Джоном Дос Пассосом и Уильямом Сарояном. С Кеном Кизи, Алленом Гинзбергом и Томом Вулфом. С Тимом О’Брайеном, Джоном Кеннеди Тулом и Уильямом Берроузом. Бухал и нюхал – так часто, что стал приторговывать кокаином, чтобы было на что потакать своей привычке. Покупал пол-унции, то есть 14 граммов, за тысячу баксов. Толкал 10 граммов по стольнику каждый, а четыре оставлял себе. Иногда бодяжил наркоту, разбивал дозы, и тогда четырнадцать граммов превращались в восемнадцать, у меня оставалось четыре сотни лишних, я угощал выпивкой друзей, покупал книги, цветы девчонкам, которые мне нравились, возил в Taco Bell полную машину народу и заказывал все, что есть в меню. И продолжал читать. Джеймса Джойса, Оскара Уайльда и Генри Джеймса. Читал «Пробуждение» Кейт Шопен и пускал слезу. Читал «Дон Кихота» и катался со смеху. Читал Гюго и Дюма, Толстого, Достоевского и Гоголя. Начался выпускной курс. Я не думал о том, что буду делать, когда он закончится. Отец хотел, чтобы я поступил в школу права или нашел работу на Уолл-стрит. Советовал поискать место в сфере рекламы, ведь я творческая личность . Мой брат поступил в школу права, стал юристом, женился и уверенно шел по пути к тому, чтобы сделаться достойным и почтенным обывателем. Я радовался за него. И понимал, что того же самого ждут от меня. От этого так и подмывало врезаться в дерево. Или нанюхаться кокса до разрыва сердца. Или забрести в воду поглубже, идти и идти.