Фиона Валпи - Парижские сестры

Звукорежиссер, который представляется как Тьерри, приносит еще одну порцию напитков и подталкивает Симону подняться, чтобы он мог продвинуть свой стул между нами.

Он задает вопросы о моей работе и первых впечатлениях о Париже; я спрашиваю, каково ему работать на самых разных концертных площадках столицы. Я общаюсь, чувствуя себя все более уверенно, говоря по-французски, и осознаю, что расслабляюсь и наслаждаюсь его обществом.

Сначала разговор между друзьями легок и жизнерадостен, наполнен улыбками и смехом, но затем он неизбежно переходит на тему теракта в Батаклане. Настроение за столом сразу становится мрачным, и я вижу боль от грубого вмешательства теракта, совершенного над городом, написанную на лицах Симоны и ее друзей – это чувство охватывает всех. Батаклан не так уж далеко от места, где мы сидим, и Тьерри рассказывает мне, что он знал бригаду звукорежиссеров, которые работали там в ту ночь. Внезапно он начинает говорить о тех событиях так, словно они произошли в его собственном доме. Пока я слушаю, его лицо искажается гримасой глубокой боли, сменяя былое спокойствие маской горя. Его друзья вышли и помогли труппе и нескольким зрителям оказаться в безопасности, но сама жестокость содеянного и мысль о многих молодых жизнях, потерянных или навсегда поломанных из-за ужасных ран, как психических, так и физических, навсегда изменили видение этими людьми своего города. Подспудно начинает казаться, что страх и недоверие скрываются повсюду.

– А тебя беспокоит, что нечто подобное может случиться с тобой, когда ты на работе? – спрашиваю я его.

Тьерри пожимает плечами.

– Конечно. Но что мы можем поделать? Ты не можешь позволить террору победить. Становится все важнее сопротивляться желанию поддаться страху.

Я потягиваю свой напиток, размышляя над его словами. Я слышу в них отголосок желания Мирей участвовать в сопротивлении и ее утверждения о том, что именно обычные люди должны решать, как жить дальше.

– Даже посещение бара в пятницу вечером, чтобы послушать музыку, приобретает для нас иное значение, – он улыбается, и печаль в его темных глазах сменяется гневной вспышкой. – Мы здесь не просто для того, чтобы повеселиться. Мы здесь, чтобы убедиться, что свобода жить нашей жизнью не может быть отнята у нас. Мы здесь ради каждого из тех людей, которые были убиты той ночью.

Тьерри хочет услышать мое мнение, когда он спрашивает меня, какое влияние оказали атаки террористов по ту сторону Ла-Манша, в Великобритании, и о том, как мы справились с их зверствами на нашей собственной земле.

– Мой отец волновался, что я еду в Париж, – признаюсь я. – Не то чтобы Лондон уже стал полностью безопасен. – После того, что опубликовал Charlie Hebdo, папа изо всех сил пытался отговорить меня от работы за границей, вплоть до последней минуты. В то время его вмешательство вызывало во мне лишь негодование, так что я отметила этот факт как еще один пример того, что расстояние между нами увеличилось: неужели он не понимал, насколько эта возможность важна для меня? Разве он не понимал, насколько сильно мне хотелось уехать? Но теперь я осознаю, как он был обеспокоен. С этой позиции мне ясно, что его нежелание моего отъезда, возможно, было больше связано с любовью, чем с недостатком понимания. На мгновение я испытываю тоску по нему. Мысленно я решаю, что завтра позвоню ему, хотя он, вероятно, будет слишком занят, чтобы говорить со мной и, как обычно, ходить по магазинам с моей мачехой или водить девочек на уроки танцев по выходным и на ночевки.

Мы с Тьерри беседуем до позднего вечера, хотя музыканты уже давно закончили свой сет и присоединились к нам за столом, и в конце я чувствую настоящую близость с Симоной и ее друзьями, что для меня является своего рода сенсацией. Постепенно я обнаруживаю, что сбрасываю с себя защитную оболочку, моя обычная скрытность тает, поскольку я начинаю открыто проявлять свои мысли и чувства.

Похоже, что из-за бесед на новом языке и будучи в городе, где я человек посторонний, мне легче быть собой. Возможно, здесь, в Париже, я смогу стать тем, кем хочу быть, наслаждаясь свободой, которую приносит новое начало.

Затем у меня возникает другая мысль: возможно, именно это и чувствовала Клэр.

Atelier в канун Рождества закрылось рано, как только несколько последних клиентов были обслужены и с них получены комиссионные, необходимые нам для обслуживания soirées [9] Здесь: суаре, вечеринка ( фр. ). и проведения праздничных мероприятий.

Мадемуазель Ваннье даже соизволила выдать сдержанную улыбку, пока раздавала швеям конверты с зарплатой.

– Месье Делавин сказал мне сообщить вам, что он доволен вашей работой. Это был один из наших самых успешных сезонов, поэтому он, что весьма щедро с его стороны, попросил меня назначить каждой из вас, так сказать, небольшое вознаграждение за ваши старания и преданность.

Девушки обменялись косыми взглядами. Было общеизвестно, что одна из vendeuses покинула ателье всего неделю назад, прихватив с собой всю смену своих помощниц и маленькую черную книжечку, в которой были записаны мерки и контактные данные всех ее клиентов. Ходили слухи, что ее переманил другой модный салон, а одна швея даже осмелилась пробормотать, что некая «Коко», которая поощряла контакты с немецкими оккупантами, теперь весьма настороженно относилась к набору нового персонала, хотя ее собственный бизнес процветал именно на упомянутых контактах.

Швеи взволнованно болтали, повесив белые халаты и натянув шарфы и перчатки. Клэр с завистью посмотрела на них, засунув свой конверт с зарплатой в карман юбки; у большинства из них были дома, куда можно было пойти, и семьи, где, опять же, можно было бы поужинать вечером под Réveillon de Noël [10] Рождественская елка ( фр. ). , независимо от того, насколько скромным был праздник в этом году, чтобы по-семейному встретить Рождество. У нее же были лишь три компаньонки в квартире наверху и чрезвычайно аппетитное меню из овощного супа, который состоял в основном из репы, и небольшого количества черствого хлеба, чтобы за их поглощением нетерпеливо ждать рождественского чуда.

В насквозь промерзшей мансарде она взяла часть денег из полученной зарплаты, тщательно подсчитав, сколько ей понадобится на предстоящую неделю, и спрятала остальное в жестянку, которую держала под матрасом. Стопка банкнот – ее сбережения и пропуск в ту жизнь, о которой она мечтала, – росла медленно, но неуклонно.

Затем из ящика рядом с кроватью она взяла небольшую коробочку, обернутую коричневой бумагой, и пошла по коридору, чтобы постучать в дверь спальни Мирей. Однако ответа не дождалась, и когда она постучала снова, немного сильнее, дверь распахнулась, открыв ее взору лишь аккуратно заправленную кровать, на которой небольшой кучкой лежали вещи Мирей, словно брошенные туда в спешке.