Розамунда Пилчер - Под знаком Близнецов. Дикий горный тимьян. Карусель

Они еще немного поболтали и затем распрощались. Изабель ничего не сказала про ребенка, поскольку она ничего и не знала. Никто не знал, кроме Брайана и Хью. Анна не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Выбравшись из уголка под лестницей, она принялась стягивать сапоги и куртку. Она помнила то лето, когда Роза Шустер и ее мать снимали дом на пляже, потому что именно в то лето потеряла ребенка. Памела Шустер и ее дочь были частью того кошмара, хотя это не их вина. Во всем виновата она сама.

Анну отпугивала утонченность Памелы Шустер, а непринужденная раскованность ее дочери, порой граничащая с вульгарностью, казалась отталкивающей. В их присутствии застенчивая Анна буквально теряла дар речи. Впрочем, они почти не замечали ее и едва ли перекинулись с ней несколькими фразами.

Зато Брайана они полюбили. Он был в ударе: развлекал, очаровывал, блистал остроумием. Анна, гордясь своим красивым молодым мужем, скромно держалась в стороне. Интересно, изменилась ли Роза? Быть может, помолвка с таким симпатичным парнем, как Энтони, пошла ей на пользу?

Анна прислушалась. В доме было тихо. Она подошла к дверям гостиной, распахнула их и увидела, что комната ярко освещена, горит камин, а Брайан сидит в кресле, вытянув ноги, и читает газету.

При появлении Анны он опустил газету и поднял глаза. Телефон стоял рядом, на том же столике, что и стакан с недопитым виски.

– Разве ты не слышал телефонного звонка? – спросила Анна.

– Слышал. Но я решил, что звонят тебе.

Ничего не ответив, она подошла к камину и протянула руки к огню, чтобы согреться.

– Звонила Изабель Армстронг.

– Как Таппи?

– Лучше. Они наняли ей сиделку. Изабель приглашает нас завтра на ужин. Я сказала, что мы будем.

Брайан снова уткнулся в газету, и Анна поспешила продолжить разговор:

– Энтони приезжает домой на выходные.

– И это повод?

– Он приедет вместе с Розой.

Воцарилось долгое молчание. Брайан опустил газету, свернул ее и положил на колени. Потом переспросил:

– Розой?

– Розой Шустер. Она обручена с Энтони.

– Я слышал, она в Америке.

– По-видимому, уже нет.

– Хочешь сказать, что она приезжает в Фернриг на выходные?

– Так мне сказала Изабель.

Брайан выпрямился, газета упала на ковер. Протянув руку, он взял со столика стакан и допил остатки виски. Затем неторопливо поднялся и подошел к бару, чтобы налить себе еще порцию. Раздалось шипение сифона с газировкой.

– Я срезала цветы, – сказала Анна. – Идет дождь.

– Этого следовало ожидать.

– Боюсь, что будут заморозки.

Со стаканом в руке Брайан подошел к камину и остановился, глядя на языки пламени.

Анна выпрямилась. Над камином висело зеркало, и на них смотрели их отражения, лишь слегка искаженные: мужчина – стройный, смуглый, с темными, резко очерченными бровями, как будто по ним провели тушью, и женщина – невысокая, едва достающая ему до плеча, коренастая и некрасивая: глаза посажены слишком близко, нос крупноват, волосы невзрачного мышиного оттенка.

Она уже так свыклась со своим вымышленным романтическим образом, несказанно похорошевшей в преддверии материнства женщины, что, увидев реальное отражение, оцепенела. Кто эта женщина, которая смотрит на нее из мутного стекла? Кто эта незнакомка, стоящая рядом с ее красивым мужем?

Ответ был очевиден, как и всегда. Анна. Некрасивая Анна. Такой была Анна Карстерз, такой осталась Анна Стоддарт. И ничто и никогда не сможет превратить Золушку в принцессу.

Учитывая то, как спешил и нервничал Энтони в Лондоне, Флора ожидала, что, прилетев в Эдинбург, они тут же сядут в машину и на всех парах помчатся в Фернриг.

Но как только они оказались в Шотландии, Энтони совершенно успокоился. Он расслабился, словно человек, который, придя с работы, скинул официальный костюм и надел удобную домашнюю куртку и тапочки.

– Давай поужинаем, – предложил он, погрузив чемодан Флоры в багажник своей машины.

Она посмотрела на него с удивлением:

– Поужинаем? Но ведь нас кормили в самолете.

– Разве это еда? Так, перекус. И потом, я терпеть не могу холодную спаржу.

– Но я думала, что мы спешим поскорее добраться до места.

– Если мы выедем сейчас, то приедем туда в четыре утра. Дверь будет заперта, и нам придется либо сидеть и ждать три часа, либо будить всех посреди ночи. Так что сейчас мы едем в Эдинбург, – сказал он, заводя машину.

– Но уже поздно. Где мы сможем поужинать? Все наверняка закрыто.

– Я знаю где.

Энтони привез Флору в небольшой клуб с очень хорошей кухней, членом которого он был. Около полуночи они снова вышли на улицу. Накрапывал холодный мелкий дождь, и тротуары влажно поблескивали.

– Сколько нам ехать? – спросила Флора, когда они сели в машину и пристегнули ремни, приготовившись к длительному путешествию.

– Учитывая дождь, примерно шесть-семь часов. Постарайся уснуть.

– Обычно мне не удается заснуть в машине.

– И все же попробуй.

Но Флора не спала. Она была слишком возбуждена, слишком взволнована и ужасно трусила. Она понимала, что уже сожгла мосты и отступать поздно, убеждала себя, что речь не идет о жизни и смерти, но ничего не помогало. Если бы ночь была ясной, она могла бы попытаться отвлечься, рассматривая окрестности или отслеживая путь по карте. Но дождь шел не переставая, и в свете фар почти ничего не было видно, кроме черной, влажно поблескивавшей дороги, с бесконечной чередой поворотов, которые выплывали навстречу и почти мгновенно исчезали позади под монотонный шорох шин по мокрому асфальту.

Городки и деревни попадались на пути все реже, местность становилась все более пустынной. Некоторое время они ехали вдоль узкого длинного озера, слабо мерцавшего во мраке. Когда оно осталось позади, дорога пошла в гору, извиваясь по склонам.

Через полуоткрытое окно доносился запах торфа и вереска. Свет фар неожиданно выхватил из темноты заблудившуюся овцу, которая неторопливо пересекала шоссе, и Энтони, выругавшись сквозь зубы, резко нажал на тормоз.

Флора чувствовала, что ее окружают горы – не привычные пологие холмы и сложенные из камней древние курганы Корнуолла, а настоящие горы, которые с одной стороны дороги возносились почти вертикально вверх, а с другой обрывались в глубокие пропасти и узкие лощины. Вдоль обочин мелькали мокрые заросли папоротника. Гул мотора то и дело перекрывался шумом грохочущей по камням воды, срывавшейся водопадом с невидимых обрывов.

Рассвет в это серое пасмурное утро наступал так медленно, что Флора и не заметила, как это произошло. Просто мрак поредел, стал более проницаемым для взгляда, и проступили белые стены одинокой хижины, прилепившейся на склоне холма, смутные очертания стада овец.

Ночью дорога была почти пустой, но сейчас навстречу начали попадаться огромные трейлеры, которые проносились мимо, пугая ревом дизельных двигателей и обдавая брызгами мутной воды.