Маргерит Дюрас - Вице-консул

Семнадцать лет понадобилось, чтобы случился этот вечер. Здесь. Поздно, поздно.

Он возвращается на берег Ганга, петляет. Солнце уже взошло, ореол цвета ржавчины хорошо виден над камнями и пальмами. Вздымаются один за другим дымы заводских труб. Жара душит. В стороне дельты небо такое плотное, что выстрели в него из пушки – брызнет масло; и ни ветерка, грозы лишают Калькутту счастья ощутить утром свежее дуновение. А вот и странники-пилигримы вдали, уже и еще, прокаженные восстают из проказы, веселясь в своей вечной агонии. И вдруг – вице-консул тут как тут, в халате, смотрит на него с балкона резиденции. Поздно. Повернуть назад? Слишком поздно. Помнится, он говорил, что из-за легких приступов астмы просыпается на рассвете, когда испаряется влага с первыми лучами солнца. В ушах уже звучит свистящий голос, который скажет ему: что, дружище, в такой час вы только идете домой?

Нет, ошибка, он говорит вовсе не это.

– Зайдите ненадолго, какая вам разница… чуть раньше, чуть позже… из-за этой жары я не могу спать, кошмар!

Но голос, как и ожидалось, все тот же, свистящий. Да когда же у вице-консула сдадут нервы? Заходить не хочется. Вице-консул продолжает с мольбой:

– На десять минут, очень вас прошу.

Он отказывается, говорит, что устал, что если это из-за… вчерашнего инцидента, то не стоит беспокоиться. Нет, не из-за этого, подождите, я спускаюсь, сейчас открою.

Чарльз Россетт уходит, не ждет, ломает голову над приглашением, что же он ему скажет? Как снова солгать? Вице-консул нагоняет его, берет под локоть, тянет назад. На десять минут, неужели не зайдете?

– Да оставьте меня в покое, я не хочу с вами разговаривать…

Вице-консул отпускает его руку, отводит глаза. Только тут Чарльз Россетт, посмотрев на него, видит, что он не спал – да и пытался ли уснуть? нет, вряд ли, – что он выжат как лимон, и сам этого не сознает, не чувствует.

– Знаю, я как чума.

– Да нет… – Чарльз Россетт улыбается ему, – почему же?… Но у вас очень усталый вид.

– Что я говорил?

– Не помню.

Они в его комнате. На тумбочке у кровати упаковка снотворного и распечатанное письмо: «Жан-Марк, мальчик мой…»

– Я сам не понимал, что несу… когда услышал про «Blue Moon»… совсем потерял голову… решил, что мне все позволено… знаю, я непростительно бестактен, но… вы ведь?..

Он не продолжает.

– Если вы из-за этого попросили меня зайти… нет, мы туда не поехали.

– Отчасти из-за этого, да.

В прихожей кто-то – его не видно, но слышно – чистит обувь. Взмахнув рукой, вице-консул захлопывает дверь.

– Не могу их слышать, просто не могу, когда я не спал…

– Понимаю. То, о чем вы говорите, сказывается на всех.

Вице-консул так и вскидывается. Смеется. Он опять играет свою комедию, вот неутомимый.

– В самом деле?

– Да.

– Но я не для того, чтобы сказать это, попросил вас зайти… – Хихиканье. – Я хотел знать, – и, согласитесь, это естественно, – вы попытали с ней счастья, Россетт?

– Нет.

Вице-консул садится на кровать, не глядя на Чарльза Россетта, который стоит у двери. Он говорит очень быстро, а глаза такие пронзительные, что жуть берет. Чарльз Россетт ловит себя на том, что ему немного страшно. Вице-консул встает с кровати и подходит к нему, он пятится.

– Все это – одна мука, не надо любить ее, Россетт.

– Я не понимаю, почему… вы-то что вмешиваетесь?

Вице-консул пытается его удержать:

– Садитесь.

Подвигает ему кресло, говорит:

– Никаких романов не может быть с женщиной, которая не хочет их иметь, понимаете? Хочу и вмешиваюсь, мне все равно…

Он улыбается, а руки-то дрожат. Чарльз Россетт снова пятится.

– У вас очень усталый вид, вам бы поспать.

Жест вице-консула красноречив: устал, он сам знает, знает. Он интересуется, о чем они беседовали, кто был. Чарльз Россетт перечисляет имена, говорит, что беседовали об Индии.

– А она? – спрашивает вице-консул. – Она говорила только об Индии? Идемте на балкон, там все-таки полегче, жара застаивается в комнатах.

– Только об Индии и совсем немного.

Он говорит, что она красива, Анна-Мария Стреттер очень красива, на его взгляд, что за лицо, в молодости она, наверное, была не так хороша, как сейчас, странное дело, невозможно представить ее моложе, молодой женщиной – никак.

Чарльз Россетт не отвечает. Он должен хоть что-то сказать, чтобы остановить вице-консула, его – он так назовет это про себя – бред.

– Знаете, – говорит он, – в «Blue Moon», я слышал, просто пьют шампанское, как в любом другом ночном баре. Он открыт допоздна, потому они туда и ходят.

Вице-консул облокотился на балконные перила, голос его дрожит, стиснутые кулаки прижаты к лицу.

– Не важно, «Blue Moon» или нет, эта женщина не имеет… предпочтений, вот что… важно… вы или я… с глазу на глаз мы можем делиться такими вещами, я нахожу ее очень… очень притягательной.

Чарльз Россетт не отвечает. Гаснут фонари на проспекте.

– Я много промашек допустил на вчерашнем вечере, – продолжает вице-консул, – хочу попросить у вас совета, как мне это загладить?

– Не знаю.

– Как… совсем?

– Да, уверяю вас. Она такая… замкнутая, мне ничего о ней не известно, вот сегодня утром… – Я говорю ему то, что говорить не следовало, думает про себя Чарльз Россетт, но от нетерпения вице-консула на откровенность тянет неодолимо, – когда провожала меня до ворот, вдруг заплакала… без видимой причины… так и не сказала почему… и во всем она такая, мне кажется…

Вице-консул отводит от него взгляд, берется за балконные перила и стискивает их.

– Вам повезло, – говорит он, – заставить плакать эту женщину.

– Вы о чем?

– Да слышал я… ее божественные слезы!

Чарльз Россетт бормочет что-то невнятное, мол, ошибка, это не он, он уверен, не он заставил плакать Анну-Марию Стреттер. Вице-консул смотрит на него, снисходительно улыбается, он счастлив.

– Вы должны замолвить ей слово обо мне, когда снова с ней увидитесь, – говорит он. И вдруг смеется. – Я больше не могу, Россетт, мне нужна помощь, у вас нет причин помогать мне, знаю, но я на пределе сил…

Как он лжет, думает Чарльз Россетт.

– Поезжайте в Бомбей.

И тут Жан-Марк де Н. наконец говорит до странности легкомысленным тоном:

– В Бомбей я не поеду… Да, вот вам, съели?.. – И опять смеется. – Я питаю к ней некое чувство, поэтому не поеду в Бомбей. Говорю вам об этом так настойчиво, потому что впервые в жизни женщина внушила мне любовь.

Чарльз Россетт не может слышать такое, просто не в силах.

– Не знаю, я столько раз видел ее по утрам в садах, и потом, прошлой ночью, когда она со мной заговорила… Надеюсь, вам не слишком неприятно…

– Ну что вы…

– Я должен был рассказать вам об этом, не правда ли, я подумал, что вы, наверно, увидите ее раньше меня, а я… я сейчас ничего не могу сделать. Я немногого хочу, просто видеть ее, как все, быть там, где она, молчать, если так надо.