Эдвард Докс - Каллиграф

Потом я скинул одежду, стянув рабочую тунику через голову, а джинсы стряхнув с ног прямо на пол, как это делал перед сном. Я нырнул в душ. То обжигаясь кипятком, то застывая от ледяной воды, я кое-как освежился, затем наскоро вытерся и выскочил из ванной. Натянув любимые шорты и свежую, только что постиранную, молочно-белую рубашку с короткими рукавами, я ринулся назад, в прихожую.

Свежий апельсиновый сок с капелькой лайма – идеальное средство, чтобы освежиться и произвести впечатление на избранницу.

Еще одна, последняя проверка – я рванулся назад, к окну студии.

Она ушла!

О, черт!

Нет. Постойте!

Она просто сменила место. Она просто сменила место! Теперь она лежала на скамейке прямо под моим окном. Боже мой. Но сколько времени у меня еще есть? Я взглянул на предательски переменчивое небо. Серая тень облаков-разрушителей уже надвигалась с запада.

На этот раз я преодолел лестницу как чемпион по прыжкам через коня, уверенно опираясь руками на перила и совершая резкий прыжок на каждом повороте. Рюкзак больно бил меня по спине. Я вылетел из входной двери, сандалии шлепали по ступням, как ласты обезумевшего тюленя, пока я мчался по Бристоль Гарденс – поворот налево, к входу в общественный сад.

Который был закрыт.

О, боже, только не это! Неужели такова участь человека – всегда переживать разочарования и потрясения, впадая в праведный гнев при столкновении с явной несправедливостью?

Некоторое время я стоял недвижно, застыв посреди улицы Формоза, как долго странствовавший турист, растерянно жмурящийся от летнего солнца перед галереей Уффици: «Закрыто до следующего года из-за срочных реставрационных работ». Широкие, белые, непреодолимые двойные ворота примерно три с половиной метра высотой, насмехались надо мной, ярко сверкая на солнце. Ничего другого не оставалось. Мне придется проделать долгий путь, обогнув весь сад, чтобы войти через другой вход, с противоположной стороны. Я развернулся и рванул в обратном направлении, вверх по холму.

И вот наконец я вступаю в рай: внешне спокойный и невозмутимый, но мое сердце бешено колотится о ребра, как о прутья клетки. Я на пути к открытому участку сада, огибаю деревья, ступаю по траве, раздвигая ветви каштанов, еще немного – и вот она. Вот она – Венера с подушкой на скамейке.

В пятидесяти шагах от нее я намеренно хрустнул гравием. Она подняла глаза. Я ступил на траву и медленно пошел через лужайку, разделявшую нас. Черный кот лизал белую лапу.

Чертов свежий апельсиновый сок!

О чем, ну, о чем, ну, о чем я думал? Только полный идиот может предложить незнакомой женщине – с которой никогда не встречался, которую видит в первый раз, и то издалека, – угоститься апельсиновым соком? Какого черта я делаю? Она была передо мной: невинная женщина, занятая своими мыслями и делами, вполне счастливая, не нуждающаяся в мужском внимании, она хочет читать, хочет наслаждаться солнечным теплом и светом, хочет просто жить собственной жизнью. И вот он я… Что в меня вселилось? Бога ради, повернись назад, задай себе вопрос: что должна подумать женщина, когда какой-то неизвестно откуда взявшийся обормот врывается в ее ясный и безмятежный день и навязывает дурацкую идею пикника со свежим апельсиновым соком, и у него в рюкзаке не только кувшин с холодным напитком, но и два – два – стакана? Очнись, Джексон: только вообрази, как она потом будет рассказывать друзьям об этом эпизоде – их лица искажаются от неудержимого приступа смеха, – вообрази, как она рассказывает эту историю о жалком, жалком ничтожестве. Апельсиновый сок. Разве может быть что-нибудь ужаснее? Может быть что-нибудь более противоестественное?

Противный сам себе и чрезвычайно напуганный, я чувствовал, как мой талант заводить легкую беседу испаряется, как дезертирующий призывник, по мере того, как я приближаюсь к ней. Но одеревеневшие ноги автоматически несли меня вперед.

В тридцати шагах от нее предполагаемое фиаско приобрело масштаб истинной катастрофы. Это было невероятно и бесцеремонно: она приготовилась встать со скамейки. Сначала она повернулась, чтобы сесть, ее великолепные колени сверкнули на миг из-под сарафана. Затем она забрала подушку и… просто встала.

Двадцать шагов. Я испытывал сплошной, непередаваемый ужас. Внезапно она начала двигаться ко мне. Это было страшно – безнадежно – разрушительно. Свет померк. Она пошла через лужайку, срезая угол. Расстояние между нами теперь сокращалось с удвоенной скоростью.

Я: «Скамейка свободна?»

Она: «Она в вашем распоряжении».

Я: «Спасибо».

А потом она ушла, оставив лишь легкий аромат миндального лосьона от загара, тихий звук удаляющихся шагов по гравиевой дорожке – там, за моей спиной. Шесть шагов, семь, восемь. Я дошел до скамейки. Сел. Посмотрел ей вслед. Она уже скрылась из вида.

Поверхность скамейки еще хранила ее тепло.

«Скамейка свободна?»

Скамейка свободна?

Эта чертова скамейка свободна ?

Конечно, она свободна, мой дорогой Джаспер, она встала с нее, взяла вещи и решительно удалилась восвояси. Можно ли найти более очевидное свидетельство этому?

Говорю вам, все было очень и очень плохо. Я уже сказал, что потерпел поражение. Я винил во всем гороскоп. Я винил во всем плохую карму. Я винил своих родителей. Я винил ее. Я винил состояние шока, в которое впал при ее приближении. Если бы она не выглядела так… Да, кстати, нельзя дольше уклоняться от своих обязанностей повествователя. Итак, у нее были тонкие, аккуратные черты лица, как у модели, рекламирующей парфюмерию, только мягче, изящнее и без отпечатка профессиональной привычки к позированию в профиль и анфас. Дневное солнце бросало красноватый отсвет на ее прелестный носик и ускользающую улыбку, когда она шла мне навстречу, и улыбка эта становилась бесценной благодаря легкому изгибу уголка губ книзу. Ее губы – мимолетное очертание запечатлелось в моей памяти, пока мы проходили мимо друг друга – были не слишком тонкими и не слишком полными, но, как я заметил, нижняя была чуть прикушена. Ее брови, как и волосы, были светлыми. Глаза были пленительного орехового цвета – и взгляд их показался мне быстрым и уверенным. Все вместе, как я помню, произвело неописуемое впечатление, казалось, она бросала вызов – слишком красивой она была.

О, да, я все это знаю, и это подавляет меня. Но дело в том, что начиная с этого безнадежного момента – лежа на ринге, чувствуя головокружение, резь в глазах, шум крови в ушах, когда рефери уже досчитал до девяти, – я уже планировал матч-реванш.

Прежде всего я позвонил Уильяму.