Рам Ларсин - Девять кругов любви

– Ну, – спросил следователь, – опознали?

Женщине в розовом удалось, наконец, забелить родинку над верхней губой – последнее, что осталось от той Оли, которую знал Сенька. Он покачал головой.

– Что? – нахмурился тот.

– Ее здесь нет.

И это была правда…

Вот о чем рассказал Сенька Андрею.

– Жаль ее, – проговорил тот и задумался.

– А что это за вино? – спросил Сенька.

– Из запасов моего щедрого хозяина, – Андрей раскупорил бутылку.

– За удачу! – сказал Сенька. – Редкая удача – встретить настоящую женщину среди массы фальшивых. За наших жен! Кстати, а где Юдит?

– Представь, поехала в театр с какой-то актрисой…

…Лили провела свою новою подругу в ложу, усадила в кресло, обитое красным бархатом:

– Удобно тебе?

– Да. Спасибо.

Юдит и Орли бывали здесь – и в детстве, и уже взрослыми школьницами на пуримских представлениях, где разыгрывалась веселая история о Мордехае, Эстер и злом Амане. Вокруг все кричали, смеялись, и сестра повторяла радостно:

– Так красиво, правда?

Юдит пыталась вспомнить, как выглядела Орли в тот последний Пурим, но несчастье – «то, что случилось» потом – заслонило ее милое лицо…

– Интересно, понравится ли тебе наш вариант старой трагедии, – сказала Лили и вышла, не заметив ее замешательства.

В колледже, который набожные родители выбрали для дочерей, не преподавали светскую литературу и искусство. Лишь один источник питал тайное любопытство девушек, смутную потребность в уже не материнской близости – «Песнь песней», по непонятной причине включенная в Танах. Бдительные наставницы объясняли откровения молодого царя мистической связью верующего с субботой, хотя пылкая страсть Шломо, почти осязаемое описание телесной прелести его возлюбленной, их томные намеки на взаимно испытанное счастье, – говорили о каком-то чувственном единении, которое, по догадкам Юдит, не знали окружавшие ее люди. Конечно, она не заблуждалась насчет женской и мужской физиологии, но скептически слушала уверения матери, что хупа освящает безобразный акт зачатия. Нет, кроме благословения раввина, должно быть что-то еще, возвышенное, отличающее нас от животных, – так, наверное, чувствовали Шломо и Шуламит. Это спасительное деление на высокое и низкое в природе человека поддерживало Юдит до тех пор, пока встреча с Андреем не разметала ее прежнее представление о жизни…

И этим двоим, на сцене, тоже предстояло узнать настоящую правду. Роми и Джули, он – темный, она – белая, были влюблены, а семьи молодых, как нередко происходит между сфарадим и ашкеназим, разделяла вражда. Не искушенная в лицедействе, Юдит наивно отождествляла актеров с их ролями, и даже в перерыве, когда все окружили режиссера, чтобы услышать его мнение, она не могла освободиться от неприязни к парню, игравшему дерзкого, заносчивого брата Джули, нежности к толстухе, которая изображала кормилицу, и сочувствия к Лили, словно та только что призналась в собственных переживаниях.

Но Гордона, режиссера, Лили разочаровала.

– Нет, нет, – промямлил он, – нужно иначе. Вы когда-нибудь любили мужчину?.. Ваша героиня должна быть такой… такой…

– А какой, какой? – почти передразнила его Лили, задетая за живое, и Юдит подумала, что она, может быть, совсем не знает ее.

Столкнувшись с чьей-либо неделикатностью, Гордон совершенно терялся. Ему не хватало двух важных качеств своей профессии – твердого характера и умения объяснять. Поставив множество пьес в стране и за рубежом, он в конце концов сосредоточился на Шекспире, поражая критиков оригинальной, современной интерпретацией, но с актерами говорил скучным, бесцветным языком чиновника. Да и в натуре режиссера не было ничего от любимых героев – ни отелловской страсти (что безмерно огорчало Хаю, темпераментную жену Гордона), ни способности навязать свою волю другим, подобно Ричарду Третьему, чем вызывал насмешки завистливых коллег.

Действительность за стенами театра пугала его. Друга он не завел, увлеченный единственной женщиной, детей Бог не дал, супружеские отношения стали формальностью после мимолетной интрижки Хаи, за которую та не переставала себя казнить. Если бы она существовала в какой-нибудь драме, Гордон, несомненно, понял бы жену, как на подмостках безошибочно угадывал чувства персонажей пьесы. Только здесь, среди пыльных декораций, затхлого запаха отыгранных костюмов и фальшивого грима открывалась ему загадка бытия. И если он не находил нужных слов в трактовке сложного персонажа, Гордон сам становился им.

Вот и сейчас в его неказистом теле и сбивчивой речи появилось что-то необычное: сморщенная рука легким наивным движением словно прикрывала низкий вырез платья, тяжелые колени молодо и стыдливо сжались под откровенным взглядом Роми, а дряблый голос наполнился силой и чувством. Казалось, на фоне темной старческой тени возникает что-то новое, и в следующее мгновение оно станет юной девушкой, которая впервые полюбила и потому хотела всего сразу – жить и умереть, плакать и смеяться, бежать прочь и радостно ждать будущего.

А у Гордона была только одна жизнь, и чем ярче становилась рожденная его плотью и мыслью Джули, тем больше бледнел он сам. Он вдруг задохнулся, замолк, не окончив фразы, но Лили, завороженная происходящим, подхватила новый образ и повернулась к Роми.

Они стояли рядом, не замечая ничего вокруг. Пальцы их сплетались, губы спрашивали и получали нужный ответ, как пароль, известный только обоим, взгляд проникал в то скрытое и одинокое, что было сущностью каждого и искало единения. И тут произошло неизбежное. Юдит, безотрывно следившая за действием, узнала ее – ловушку циничной природы, когда далекую, может быть, недостижимую мечту заслоняет реальная близость горячих тел: Роми кинул девушку на постель, рот его терзал ее грудь, а руки – покорные бедра, смятые простыни почти не скрывали, как оба исступленно бьются друг о друга, лепеча что-то бессвязное, а потрясенная Юдит видела иное, упорно гонимое из памяти – себя с Андреем. Она дрожала, охваченная жгучим стыдом, и вместе с тем не могла отвести глаз от жестокой, страшной красоты, которая соединила актеров, и обессилев, признала, наконец, что только такой, наверное, и бывает земная любовь – чистое, пьянящее, словно горный воздух, чувство, отравленное зовом плоти…

Потом Лили поднялась наверх. Еще в плену недавно пережитого, она села рядом в прозрачной темноте, угадывая профессиональным чутьем волнение Юдит.

– Понравилось?

– Очень!.. Ты была необыкновенно хороша.

Лили усмехнулась.

– Спасибо. А режиссер уверен, что это его заслуга. Он работает у нас несколько месяцев и уже возомнил себя непререкаемым авторитетом. Мужчины так самонадеянны и примитивны!