Рам Ларсин - Девять кругов любви

– Готово! – в голосе Андрея звучало растущее раздражение. – А теперь сделай доброе дело, выбрось в мусорное ведро это и все другие твои безделушки!

Тина, ничуть не обидевшись, проговорила с рассеянной улыбкой:

– Ты мало знаешь обо мне… Родители мои жили в бедности и не баловали меня игрушками. И все же я росла жизнерадостным ребенком, сама мастерила себя куклы из тряпья и не завидовала богатым подружкам. Однажды, когда мы с мамой поднялись на чердак, я нашла маленькую бумажную корону, выброшенную, наверное, прежними жильцами. Ее украшало множество разноцветных камешков, и они сказочно блестели в пыльных лучах солнца. Я была на седьмом небе, и это чувство охватывает меня всегда при виде сверкающих украшений, пусть даже дешевых. Я знаю, что меня обманывают, но ничего не могу с собой поделать, останавливаюсь и покупаю.

Тина примеряла у зеркала новую драгоценность, не забывая и прежние – серьги и кольца, начесывала короткие льняные волосы вверх, улыбалась, охваченная тихой радостью, словно была еще там, на пыльном чердаке своего детства, которое быстро окончилось, потому что кто-то, циничный и ловкий, посмеялся над ее наивностью и научил, как нужно жить в мире мужчин…

– Жаль, что сердечко не бирюзовое, – вздохнула она. – Подошло бы к цвету глаз!

– Разве сердце бывает голубым? – спросил Андрей с неожиданным сочувствием.

– Да, холодное сердце… Все мои выходки – это от желания почувствовать что-нибудь не только… эрогенными точками… Но – Бог обделил. Множество женщин, невзрачных, кожа да кости, влюбляются насмерть, но не я… Завидно. А ведь у меня есть все для любви, даже в избытке, правда?

Тина жалко рассмеялась:

– Знаешь, возможно, этот камень действительно из храма. Жжет как-то странно, и голова кружится. Уж древние индусы знали, чем растопить лед в груди… – кама с утра и кама с вечера…

Андрей понял, что самое время прощаться:

– Погоди, я еще не отблагодарила тебя за подарок… Ты ведь интересовался разницей между эротикой и порно? Могу объяснить…

Внезапно толкнув Андрея на ковер, Тина стала ранить его лицо горячим ртом, извиваться и стонать, и она была не одна: томная голубка жалась к нему шелковым крылом, змея сжимала шею упругими кольцами, жадные львиные лапы царапали тело, а в ушах стоял крик изнемогающих павлинов…

И все напрасно.

– Да что с тобой? – возмутилась Тина.

Он молчал, явно довольный собственной несостоятельностью. Потом сказал:

– Я не за этим пришел.

– Ага, проблемы с молодой женой?

Тина принесла граненную бутылку, рюмки.

– Можешь по-прежнему довериться мне. Говори.

Она слушала его взволнованный голос, медленно погружаясь в прошлое, где полное откровение не тяготило их, потому что все, что они хотели друг от друга, было так просто. Как-то на институтском балу Тина издали оценила его крупно вылепленную голову в прядях негнущихся, металлического оттенка волос и твердый, словно тоже из металла, подбородок, подошла и предложила:

– Не хочешь ли пригласить меня танцевать? Ты мне нравишься. Остальное, как и в танце, дело техники.

На ее великолепное, из теплого мрамора лицо падали блики от стеклянных бус, счастливо купленных у случайного торговца.

Андрей был не в форме тем вечером, простужен и тянул носом, но Тина все же увела его к себе. Потом, лежа рядом, прошептала:

– Сопливый любовник…

Тина улыбалась и своим воспоминаниям, и рассказу Андрея:

– Вот как! Значит, развеяна еще одна сказка о непорочной принцессе. Немного опыта, и любая из нас заставит мужчину поверить в чистоту наших чувств и плоти. Но, отмечу с сожалением, вряд ли твоя Юдит такая. Не то, чтобы она очаровала меня: я вообще не люблю евреев. Посмотри вокруг – сплошное средневековье! Пример: Гила, хозяйка моей квартиры. Неопрятная, вульгарная старуха – и что же? Ее воротит от моих коротких юбок и гостей. У нас, говорит, девушки ведут себя иначе. Они воспитаны матерями, которые выходят замуж не для удовольствия, а продолжения рода. Порядочной еврейке, заявляет Гила, первый плотский опыт кажется таким низменным, что не позволит повторить его с другим. Это словно специально сказано о твоей жене. Она настолько старомодна, что будь у нее кто-нибудь раньше, не отдалась бы тебе никогда!

Воспрянув духом, Андрей смотрел на Тину, как на оракула, предвещавшего спасение. Его не раз поражала непосредственность, с какой она, отрешившись от своего мещанства, вдруг начинала здраво рассуждать о самых запутанных вещах. А та все глубже погружалась в дебри женской логики:

– Что же до ее странного признания… может быть, все дело в наивности или невежестве. Мою подругу из четвертого класса поцеловал парень, и та испугалась, что придется делать аборт…

Выпив еще рюмку бренди, Тина залилась всезнающим опытным смехом, а Андрея захлестнула тоска по той, беспомощной и неумелой.

– Ну, теперь уходи, – вдруг резко сказала она. – Не очень-то приятно хвалить другую бабу. Хотя могу сделать широкий жест – подарить ей какой-нибудь красивый камешек. Брезгаешь? Думаешь, они все поддельные?

Долго сдерживаемая обида вырвалась, наконец, наружу:

– Что ж, ты ведь и жену осматриваешь так и сяк, не веря, что она настоящая. Это так мелочно, не по-дворянски, а?

Она могла бы наговорить еще множество неприятных вещей, но его спас звонок мобильника.

– Да, да, – промямлил Андрей. – Скоро буду, – и бросил Тине с облегчением. – Ко мне приехал отец. Я обещал свозить его на Кинерет.

Почувствовав прилив бодрости, он дружески поцеловал ее в возмущенную щеку.

– Ну и пошел к черту! – отвернулась она…

Дмитрий Павлович и Дарья сидели в кафе перед гостиницей, вокруг которой еще суетились строительные рабочие. Хозяева этой огромной башни из бетона и стекла с грехом пополам закончили ее к Рош Ашана и, покаясь в Йом Кипур, теперь лениво дорабатывали всевозможные неполадки.

– Есть будешь? – спросил отец.

Он смотрел на сына, как на собственную фотографию, сделанную четверть века назад: то же светлое лицо с фамильным подбородком, твердость которого смягчалась бесхитростным выражением серых глаз.

– Хорошо бы большую порцию чипс, – сказал Андрей официанту, убиравшему тарелки, и постарался быть любезным с Дарьей:

– Что делали?

– Много, очень много, – слегка изнемогая, протянула та и поправила невероятную шляпу, чьи капризно изогнутые поля бросали тень на что угодно, кроме ее сухой морщинистой кожи.

– Утром друзья заставили нас обойти пешком чуть ли не весь Иерусалим, – сообщил Дмитрий Павлович.

– Я очень страдала из-за жары и пыли, – пожаловалась мачеха, – но у папы здесь масса знакомых, бывших коллег по Петербургу, и все они хотят показать ему город.