Мануэль Скорса - Траурный марш по селенью Ранкас

Это было в субботу. В воскресенье донья Туфина пошла в Серро-де-Паско, понесла своему Пузатому печенья и сыру. В шесть часов она вернулась весьма обеспокоенная.

– Он говорит, от них ни на какие работы не брали.

– Может, они из Уануко, – неуверенно предположил дон Матео.

Никто не ответил. Конца проволоки не было видно и с холмов. Она ползла и ползла, пожирая пригорки, пастбища, источники, ручьи, пещеры. В понедельник, к четырем, она сожрала холм Чуко. Пампу разрезали надвое. Ограда пересекла равнину. В селенья, куда был час пути, приходилось добираться пять часов, а в Уальяй – и целый день. Торговцы из Ондореса, приехавшие на воскресный рынок, страшно сердились. «Эти гады из Ранкаса извести нас хотят!» – злились они. И были неправы: мы сами не могли добраться до ручьев, и нам не хватало воды.

Теперь никто не смеялся над Оградой. Даже птицы улетели от страха. Но у людей еще оставалась надежда: там, за холмом Чуко, только Чайкин Пруд, вонючее болото, где водится нечисть, а дальше – вода, куда спускают ядовитые отходы от промывки руды. Двигаться в ту сторону – все равно, что искать врата преисподней.

Во вторник, к полудню, Ограда обогнула Пруд и исчезла из виду.

Каждую неделю по улицам Янауанки проезжают всадники: надсмотрщики из поместья Уараутамбо едут на прием к судье Монтенегро. Худой человек с мерзкой улыбкой и глубоко запавшими глазками – Ильдефонсо Куцый – для развлеченья давит собак. У дверей розового дома с голубыми дверями и красными балконами неизменно ждет жирный Эрмихио Арутинго, скаля потемневшие от курения зубы, Ильдефонсо, не искушенный в тонкостях обращения, подходит к нему, чтобы выкурить сигарету, пока судья, надвинув; на лоб шляпу, доедает свою телятину с луком и медленно пьет кофе с молоком.

Ровно в девять мощеный дворик изрыгает судью Монтенегро. Двадцать всадников разом снимают шляпы и приветствуют его. От солнца его защищает сомбреро из такой тонкой соломы, что все оно уместится в спичечном коробке. Жирный Арутинго подходит к нему с грязной шуточкой. Ильдефонсо подводит великолепного гнедого по кличке Победитель – гордость судьи, единственного коня в городе, который обгладывает деревья, где ему захочется. Никто не смеет жаловаться на него. В последний национальный праздник, 28 июля, Победитель участвовал в. скачках.

Алькальд, дон Эрон де лос Риос, ездил в Уануко и, вернувшись, твердо решил устроить в Янауанке скачки. Все откликнулись очень горячо. Торговцы дали денег, надеясь на большое стечение народа. Муниципалитет единогласно выделил тысячу солей на премию и решил брать за право участия поистине огромную сумму – по пятьдесят солей с коня. Первого июля секретарь муниципалитета вывесил афиши на всех четырех углах площади. Ни о чем ином уже не говорили. В городе и в округе было много прекрасных скакунов.

В первый же день Аполонио Гусман записал своего Пингвина – белого коня, обязанного своею кличкою некоторой неповоротливости. Понсиано Майта тоже не пожалел пятидесяти солей. Он коня не покупал, тот родился в его доме, он сам его выпестовал, и весьма умело. Педро Андраде подъехал к дверям муниципалитета верхом на Дрозде, горячем белолобом жеребце, и встретил там легендарного кентавра – Мелесьо Куэлъяра на Куцем, несравненном скакуне, которому прибавляло скорости отсутствие хвоста. Но и это не испугало Томаса Кури, доверявшего своей белоногой Молнии, за которую он отдал быка и пятьсот солей в придачу. Город кишел тщеславными всадниками. Вся округа не знала покоя. Кумушки, которые движут миром посредством языка, забыли о прелюбодеяниях и занялись конями.

Никто не знает, родилась ли эта мысль в скудном уме Арутинго или сердце самого судьи забилось благородной страстью соревнования, но однажды утром муниципалитетский писарь окаменел, увидев, что сам Монтенегро пришел записать своего коня. Когда записавшиеся узнали, что в скачках примет участие конь, которого прямо и зовут Победителем, они хотели забрать свои вклады. Собутыльники Кайетано имели неосторожность пожалеть об его пятидесяти солях. Сесар Моралес отважился на большее: он пошел в муниципалитет за своими деньгами. «Это еще что? – взревел багровый от гнева Эрон. – Угробить меня хотите?» – «Я не думаю, – отвечал Моралес, – что судья разрешит выиграть другому коню». Дон Эрон чуть не задохнулся. «Это еще что? – повторил он. – Хочешь публично судью опозорить? Свобода надоела? И где только ваш спортивный дух! Кто заберет свои деньги – сажаю в тюрьму!» Этот своеобразный призыв к олимпийским традициям образумил участников.

Патриотические звуки побудки (дар жандармерии) разбудили город двадцать восьмого июля. Восемь жандармов встали на караул у знамени. Зеваки забыли, что отец Ловатон служил заупокойную мессу по генералу Сан-Мартину, и кишели у места состязаний. За три дня до того нетерпеливые стражи порядка послали заключенных соорудить помост, украшенный двухцветными лентами, которые преподнесли местные учительницы. В одиннадцать утра субпрефект Валерио, алькальд, директор школы, директор банка, начальник станции и преподаватели уселись на соломенные стулья по бокам почетного кресла, ожидавшего судью. Жирный и сияющий Арутинго, в новой рубахе, собирал у желающих ставки и клялся, что Победитель победит.

Любопытные зрители заполнили места, и сержант Кабрера приказал начинать. Ровно в двенадцать дон Эрон де лос Риос, потея в темном костюме, поднялся с места. В конце поля уже построились в ряд девятнадцать кентавров. Но дон Эрон не хотел омрачать столь славный день и сразу взял быка (вернее, коня) за рога! «Господа! – сказал он (чем выказал немалый дипломатический ум, ибо здешние жители не – привыкли к такому обращению со стороны властей). – Состязания эти не тешат честолюбие, а славят священную годовщину нашей родины». Всадники сняли шляпы. Солнце сильно пекло, и алькальд почесал за ухом. «Важно ли, – тихо сказал он, – важно ли, кто победит? Быть может, для всех лучше, чтобы судья удовлетворил свою прихоть», – и обвел участников многозначительным взглядом. «Черт меня дернул записаться!» – вздохнул Альфонсо Хименес и высморкался. Этим, казалось бы, он мог обидеть алькальда, но милостивый дон Эрой не наказал его за дерзость и принялся философствовать. «Соревнования как мыльная доска: не упадешь так поскользнешься. Все мы под законом, никто не вправе зарекаться». И закончил парадоксом: «Вы, господа, победите проигрывая». Успокоенные всадники встали в ряд. Весь город глядел на них. И судья смотрел на них с почетного места в особый бинокль, привлекавший не меньше внимания, чем сами скачки. Алькальд объявил: «Дамы и господа! Муниципалитет Янауанки откликнулся небывалым образом на славную годовщину. Лучшие всадники оспаривают кубок, поднесенный представителями нашей торговли. Да поможет им бог, да победит сильнейший!»