Яков Томский - Отель, портье и три ноги под кроватью

Через три недели мы начали в полной мере осознавать предстоящие перемены.

Только-Для-Мужчин, казалось, убит горем. Рид спускался в лобби, уже далеко не такой энергичный, далеко не такой пьяный, как прежде. Как будто он был слишком печален, чтобы оставаться алкоголиком. Мне хотелось обнять его.

Однажды, в понедельник днем, закрыли фойе. Как правило, если в отеле ремонт, его могут делать на нескольких этажах одновременно. Закрыть 20 – 22-й этажи на реконструкцию, а с ними – 19-й и 23-й для шумового буфера. В данном случае это было невозможно, так как частная акционерная компания планировала полномасштабный переворот: разбирали и выкидывали все, кроме названия (некоторые говорили – и персонал тоже). Нормально было бы перевести нас всех на пособие по безработице, заблокировать двери, отремонтировать здание и снова открыться как можно скорее. Но не тут-то было. Этих ублюдков (извините, этих ублюдочных мудаков) волновало одно: итоговый баланс. И все. Эта компания была машиной, питавшейся деньгами и не считавшей людей людьми, будь они сотрудниками или – вот тут-то дело дошло до абсурда – даже гостями.

Они закрыли ресторан. Закрыли бар. Отменили услугу заказа еды в номер. Закрыли внутреннюю прачечную. Закрыли чертово фойе.

Что такое отель без всего вышеперечисленного? Просто номер. Поэтому можно было подумать, что они закрыли и сам отель, но насчет итогового баланса у них была идея получше.

В конце концов я сообразил. Они знали одно: как только двери вновь откроются, цены вырастут вдвое. То, что раньше стоило двести девяносто девять долларов, теперь будет стоить шестьсот девяносто девять. Планируя столь резкое повышение цен, они справедливо предположили, что клиентура сменится. Бизнесмены и семейные туристы, которые поддерживали «Бельвью» на плаву двадцать лет, уйдут и станут искать другой отель в своем финансовом диапазоне. Позвонив с целью забронировать номер и услышав двойную цену, они будут говорить: «Простите? Но я всегда платил вдвое меньше. Эта цена выше, чем то, что моя компания выделяет на командировки. Я просто не могу останавливаться в отеле «Бельвью» по этой цене. Вы можете мне чем-то помочь?»

Нет.

Ладно. Это справедливо. Жизнь не стоит на месте, отели ремонтируются, цены взлетают, и люди уходят в другие отели. Однако перед открытием отеля, когда многих из нас уволили, а в здании нельзя было заказать даже картошку фри, частная инвестиционная компания, знавшая, что скоро клиентура изменится, не посчитала нужным сообщить гостям, уже забронировавшим номера, в каком состоянии находится отель.

– Да, у нас есть номера по вашей обычной цене, сэр. До следующей недели.

Клиенты входили через вращающуюся дверь в помещение, где вовсю шел ремонт – потолок забит фанерой и все такое, – пробирались по узкому коридорчику через фойе под звуки пил и перфораторов, привносивших веселье в атмосферу. Потом они ехали в лифте на второй этаж, где располагались залы для заседаний; там мы открыли импровизированную стойку регистрации – крошечный стол посреди пустыни. Ни диванов, ни музыки, ни картин, ничего. Конференц-зал с одиноким агентом за столом, смотревшим из окна на Девятую авеню. Чертовски грустно. А потом стало еще хуже.

– Это фойе?

– Да, сэр.

– То есть у вас нет фойе.

– Нет, сэр.

– Ресторана или бара тоже нет?

– Нет, сэр.

– Ну хотя бы фитнес-центр открыт.

– О… да. Нет, сэр.

В этот момент гости начинали кипятиться.

– Почему мне не сообщили об этом? Почему цена та же? Когда я делал заказ, меня ни о чем не предупреждали. Кто будет за это отвечать? Я хотел бы донести до сведения руководства, что больше никогда в жизни здесь не остановлюсь.

Руководство было в курсе. В том-то и дело. Оно решило, что этот гость все равно больше не вернется из-за цены, так почему бы не высосать из него денег напоследок. Тогда он может преспокойненько, ну знаете, пойти нахер.

В то время работать за стойкой было непросто. Я уже познакомился и подружился со многими из постоянных клиентов, и мне больно было видеть, как их прижимают к стенке, обманывают и унижают. Это было нечестно. А потом стало еще хуже.

В шесть часов утра.

Когда началось это чертово сверление.

Казалось, что мы в Бейруте.

По правде говоря, жалоб стало меньше. Это было связано исключительно с тем, что наши гости, выходя из здания, не проходили мимо стойки регистрации – а шли прямо из лифта в туннель в «доме развлечений». Я бы сказал, что девяносто процентов всех жалоб в отеле проходят по разряду «ну ладно, я тоже умею жаловаться». Человек идет мимо стойки регистрации, бросает взгляд на нас, замедляет шаг, поднимает вверх указательный палец и подходит со словами: «Вы знаете, я не собирался жаловаться, но…»

Мы находились в холле конференц-зала, вокруг не было тех, кого обычно называют «вестибюльными ящерицами» – то есть гостей, которые весь день просиживают в фойе, якобы ожидая кого-то, кто никогда не приходил; шелестят газетой, слушают наши личные разговоры и иногда донимают посыльного болтовней о таких особенностях Нью-Йорка, которых на самом деле ни черта не знают.

– Это самая известная пиццерия в Бруклине, называется «Гримомо’с». Это, насколько я помню, на углу Мэдисон и тридцать первой улицы. О, я знаю Бруклин.

Теперь, поскольку мы расположились в бывшем конференц-зале, у нас было огромное окно во всю стену с видом на улицу, и я часами глядел на окружающее безумие. Я начал замечать одного и того же жирного грязного бомжа, волочившего черный мешок для мусора на запад около полудня и обратно на восток – после двух часов дня. На противоположной стороне улицы была парковка, и старик-латиноамериканец каждый день шаркал по дороге много часов подряд и махал оранжевым флагом приближающимся машинам, пытаясь развести их на двадцатку в час за парковку. К концу долгого дня его энтузиазм истощался: старик уже не вертел флагом, а только поднимал и опускал его. Эта картина почему-то всегда повергала меня в уныние.

Я продолжал совершенствоваться в создании произведений из канцтоваров и даже разработал игру в боулинг с использованием перевернутых спичечных коробков вместо кеглей, расположив их в конце длинного мраморного подоконника. Если взять ключ от номера и потереть его как следует о форменный пиджак, он будет замечательно скользить, как хоккейная шайба по льду, с нулевым сопротивлением на мраморе. Поэтому отполированная карточка-ключ стала шаром для боулинга, и мы по очереди запускали ее по длинному подоконнику, так, чтобы она врезалась прямо в выстроенные спичечные коробки, – и радостно вопили, когда получалось. Спичечный боулинг снискал популярность у посыльных, и, разумеется, они открыли тотализатор.