Хелен Браун - Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут

– Вы правда хотите знать? – отозвалась врач. Таким же тоном можно было спрашивать, действительно ли я хочу сунуть голову в кастрюлю с горячей кашей или продавать Библию в центре Багдада.

Нет, конечно! Давайте на этом остановимся! А я выйду отсюда и сделаю вид, что пришла на обычную маммограмму.

Увы, слишком поздно.

– Я думаю, что она злокачественная…

Слова хирурга прозвучали так, будто она швырнула об стену деревянный ящик с пустыми бутылками.

В кабинете воцарилась тишина. Я внимательно изучала воображаемые обломки.

– Но у меня нет времени болеть. – Я наконец оторвалась от этого увлекательного зрелища. – Я пишу книгу.

Конечно, она обязательно учтет этот момент и договорится со злокачественной опухолью, чтобы та слегка притормозила.

– И о чем ваша книга? – вежливо спросила врач.

– Об исцелении, – ответила я. У меня не было сил вдаваться в подробности.

Хирург криво улыбнулась. Она слишком много знала, чтобы воспринимать мои слова всерьез.

Я посмотрела на руки доктора. Маленькие, изящные, с сильными пальцами.

«Смелые», «позитивно настроенные» – такими словами стремятся охарактеризовать людей, оказавшихся в подобной ситуации. Но я себя такой не чувствовала. Людей, у которых нашли рак – особенно если речь идет о кинозвездах или рок-певцах, – обычно описывают как «полных желания победить болезнь». В себе я такого рвения не ощущала. Напротив, я чувствовала себя несчастным травоядным, схваченным мощными челюстями хищника, который все сильнее сдавливает зубами мою шею. Победить? Нет, я хотела упасть в обморок и тихо полежать где-нибудь в уголке.

– Опухоль растет, – мягко продолжила врач. – Она распространилась уже на всю грудь.

– Мастэктомия? – спросила я.

– Да.

Подождите-ка! Может, договоримся? Разве нельзя удалить только часть груди, сделать лампэктомию, о которой я читала в журнале? Зачем отрезать все сразу?

Хирург ответила, что, учитывая размеры опухоли, мастэктомия – единственный вариант. В моем случае лампэктомия также будет означать расставание с грудью. Я посмотрела на мужчину, которого встретила двадцать лет назад, мужчину, у которого хватило смелости и безумия на мне жениться. Он молча изучал ногти на руках. Мне требовалось время, чтобы оценить масштаб катастрофы.

– А другая грудь?

– Не исключено, что ее тоже придется удалить. Мы не можем сказать ничего конкретного до тех пор, пока не получим результаты биопсии и магнитно-резонансной томографии.

– Вы думаете, я…

– Я думаю, что сегодня вы и так достаточно узнали, – с преувеличенной бодростью ответила врач. – Будем надеяться, что я ошиблась, и опухоль абсолютно безвредна.

Ее слова слились в еле различимую тарабарщину. Хирург выписала мне рецепт на снотворное. Она сказала, что дожидаться результатов анализов будет легче, если я смогу нормально спать по ночам.

Медсестра протянула мне визитку психолога. Мозгоправ? Вот уж нет. Я решительно отвергла саму мысль об этом и все-таки сунула карточку в сумку. В конце концов, теперь мне понадобится любая доступная помощь.

В комнате для взятия биопсии мужчина, которого легко можно было принять за любителя моделек поездов, атаковал мою грудь прибором, напоминавшим помесь экскаватора со степлером. Местная анестезия не слишком помогла. Прибор выстрелил четыре раза, прежде чем доктор удовлетворился результатом.

Выйдя из клиники, я разрыдалась на плече у Филиппа прямо рядом с нашей машиной. Деревья в парке неподалеку помахивали ветками, выражая свое сочувствие. Я не впервые сталкивалась со смертью – сын, родители, друзья… Но я не была готова к тому, что она доберется и до меня. Не так быстро.

Я хотела пойти на свадьбу Роба в январе. Катарине нужна мать. И кто будет стричь Филиппу волосы в ушах?

Сама перспектива умереть – освободиться от тела – меня не пугала (я надеялась, что слишком больно не будет). Но то, что придется покинуть мужа и детей…

Вечером, ковыряясь вилкой в ризотто, я рассказывала о том, что произошло за день. Девочки старательно кивали, не зная, что нужно говорить в такой ситуации. Иногда я пыталась представить, как они будут выглядеть, когда жизнь украсит их черты парой-тройкой морщинок. Возможно, я никогда этого не увижу…

Загрузив посудомойку, Лидия поднялась наверх. Она в любую секунду может сказать, что не едет на Шри-Ланку. Мы помиримся, будем плакать и улыбаться.

Впрочем, об этом пришлось забыть, когда я услышала стук спускающегося по ступенькам чемодана. Лидия была одета во все белое, как просят одеваться семинаристов, и выглядела одухотворенной и неприступной.

Стук в дверь возвестил о том, что пришел Нэд. Его глаза сияли. Я не могла понять, какие чувства он испытывает: обиду, восторг или смущение. Возможно, все сразу. Стоя в дверном проеме, он казался выше и шире в плечах, чем обычно. Нэд словно излучал физическую угрозу и бросал нам вызов: ну же, попробуйте помешать мне похитить вашу дочь.

Мы поцеловали Лидию на прощание; я ничего не почувствовала, когда прикоснулась губами к ее щеке. Нет, это происходит не со мной. Моя дочь меня не бросит, она не сможет…

Порыв холодного воздуха. Дверь захлопнулась. Лидия ушла.

Заливаясь слезами, я бросилась в спальню и упала ничком на кровать.

Лидия любила сирот. Ее преданность людям в инвалидных колясках не знала меры. Она была готова пойти на все, чтобы собрать средства для помощи беженцам. Не ела яйца, поскольку знала, что их несут томящиеся в клетках птицы. Беспокоилась об окружающей среде до такой степени, что ездила на моем старом велосипеде, хотя у нас была машина, и уговаривала меня отапливать дом компостом. Возможно, она действительно сильно любила Нэда, Будду и своего монаха. Сердце моей дочери было так велико, что весь мир мог согреться в его сиянии.

Почему же ей было так трудно уделить мне хоть капельку своего тепла?

Когда тяжесть в груди немного отступила, я перевернула подушку. Она промокла от слез, а у меня не было сил менять наволочку.

Скрипнула дверь – в комнату вошел Филипп. Я сказала, что никого не хочу видеть. Чем он мне поможет? И кто-то должен побыть с Катариной.

Я вытряхнула таблетку снотворного из пластикового пузырька, проглотила ее и стала ждать, когда лекарство подействует. При свете ночника ярко блестели обложки книг, которые я начала читать до того, как узнала о раке. История американской Войны за независимость уже не казалась такой захватывающей. На другом конце комнаты стояло наше свадебное фото. У Филиппа тогда было больше волос. А я была не такой толстой.

Рядом с фоторамкой пристроились маленькая кошачья статуэтка, которую Филипп привез из Египта, и миниатюрная тарелка, которая очень нравилась маме. На ней был изображен дикий пляж в сине-сиреневых тонах. Хотя пейзаж напоминал Новую Зеландию, тарелку сделали в Дании.