Хелен Браун - Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут

Когда мы с Филиппом встретились в тот день в клинике, у хирурга были плохие и хорошие новости. Да, анализы подтвердили, что у меня рак. Опухоль разрослась почти до семи сантиметров в диаметре. Зато, судя по всему, пока обошлось без метастазов. Конечно, еще рано об этом говорить, но, вполне возможно, после удаления правой груди – при условии, что в левой все чисто, – я смогу вернуться к нормальной жизни.

Нормальная. Жизнь. Аллилуйя! Я бы расцеловала доктора, если бы она не находилась под надежной защитой письменного стола. Я давно заметила, что хирурги не слишком любят, когда их трогают, хотя это странно, если учесть, как глубоко они сами погружаются в других людей. Идя по улице после беседы с врачом, я с наслаждением подставляла лицо зимнему солнцу. Голые ветви деревьев тянулись к невинно-голубому небу. Чайка, сидящая на макушке статуи, чистила перья и снисходительно поглядывала на тепло одетых людей, с поднятыми воротниками.

Я скользила по морю бесстрастных лиц, уткнувшихся в айподы и мобильные телефоны. Такое чувство, что весь мир поразил синдром Аспергера. Склонившись над маленькими коробками и подключившись к ним при помощи свисающих с ушей проводов, люди все сильнее привязывались к несуществующей реальности. Прикованные к абстрактному, оторванные от жизни, они превращались в полулюдей-полуроботов. Как бы мне хотелось, чтобы они на секунду остановились и почувствовали эфемерную радость быть человеком, впитали красоту этого мира. Ведь мы здесь так ненадолго…

Ожидая в приемной, когда меня вызовут на МРТ, я заполняла анкету и наткнулась на вопрос, не страдаю ли я клаустрофобией. «Слегка», – нацарапала я посредине между вариантами «да» и «нет». Некоторым пациентам приходится давать общий наркоз перед тем, как погрузить в утробу МРТ. Лично мне эта процедура напоминала рождение наоборот.

Врачи снова принялись называть меня «милочкой», в частности рентгенолог, который делал мне в руку укол с окрашивающим раствором. Ради спокойствия и процветания этой больницы, всех медсестер, докторов, техников, лаборантов и санитаров с анализами и тележками я бы хотела вытатуировать у себя на лбу фразу: «Милые милочки, ПОЖАЛУЙСТА, не называйте меня так!»

Сестра предупредила, что в аппарате будет шумно, и предложила на выбор джаз или классику в наушниках. В обычной ситуации я предпочла бы классику, но у медиков странные понятия о вкусе (вспомните белые лилии!). С них станется включить оперу Вагнера или похоронный марш. Джаз безопаснее.

Две медсестры уложили меня на каталку, как кусок мяса на поднос, и вручили тревожную кнопку на случай, если в МРТ мне станет дурно. Лежа на животе, так что груди торчали точно в нужных отверстиях, я поехала внутрь аппарата под «Девушку из Ипанемы»: «Высокая и загорелая, юная и привлекательная…»

Я всегда недолюбливала эту песню, а теперь прямо-таки возненавидела, поскольку в этот момент чувствовала себя приземистой, бледной, старой и уродливой – словом, полной противоположностью той бразильской красотки. Слава богу, вскоре все звуки потонули в гудении МРТ.

– Все в порядке, миссис Браун? – спросил мужской голос в наушниках.

Предупредительность молодости в голосе, солнечный австралийский акцент… Я неожиданно приободрилась. К тому же он не назвал меня милочкой!

– Да! – крикнула я, хотя, наверное, кричать было совсем не обязательно.

Гудение сменилось ритмичным позвякиванием. Меня как будто засунули внутрь гигантского колокола. Я подумала о Лидии и представила, что мы вместе медитируем где-нибудь в монастыре на Шри-Ланке. В самом сердце загадочной земли и спокойствия. Вот только монастырский колокол хорошо бы слегка приглушить!

Я позволила воспоминаниям увлечь меня в другое время и перенести в тот день на пляже, когда я со своим другом Яном прогуливала уроки после экзаменов в шестом классе. Блестящий черный песок, мандариновое солнце, нависшее над горизонтом. Совершенный момент между детством и юностью, когда я впервые познала блаженство.

– Вы хорошо справились, – сказал рыжеволосый молодой человек. Именно его голос я слышала в наушниках.

– А разве могло быть иначе?

– Некоторые люди двигаются.

К счастью, МРТ показала, что в левой груди все чисто.

В тот же день я позвонила сестре Мэри в Новую Зеландию. Восемь лет назад она перенесла мастэктомию и понимала, как я себя чувствую, поэтому разговаривала со мной спокойным, мягким тоном.

– Не бойся, ты не будешь одинока, – сказала она. – Очень скоро ты найдешь друзей. Я нашла, и ты тоже найдешь. Многие женщины прошли через это, они знают, как тебе помочь. Ты даже не представляешь, насколько важна может быть их поддержка.

Мэри не разговаривала со мной таким тоном с тех самых пор, как мы были детьми. Она очень ответственно подходила к роли старшей сестры, Защитницы. Расстояние, которое проложило между нами время, испарилось. Сестра потеряла левую грудь. Я лишусь правой. Мы будем идеальной парой.

Мы словно вернулись в нашу общую комнату с желтыми нарциссами на обоях. По утрам я смотрела на разбросанные по подушке кудри Мэри, и меня охватывало удивительно сильное чувство привязанности. Мы все делали вместе: играли в куклы и поздно ночью слушали сериалы по радио, пока не начинали слипаться глаза.

А потом это вдруг прекратилось. Мэри подарили новое транзисторное радио синего цвета; она начала слушать десятку лучших поп-исполнителей, купила бикини и сказала маме, что хочет отдельную комнату. Мама объяснила мне, что Мэри все-таки на пять лет старше, она уже выросла и у нее появились другие интересы. Я не понимала, почему это мешает сестре играть со мной в куклы или слушать радиошоу «Жизнь с Декстером», но смирилась и переехала в комнату поменьше, рядом с туалетом.

А сейчас Мэри предлагала побыть со мной, пока я буду приходить в себя после операции. И я с радостью приняла предложение.

Стоя вечером под душем, я внимательно разглядывала правую грудь, с которой мне вскоре предстояло расстаться. После операции ее бросят в больничную печь. Может быть, она превратится в облако. Странно, но, подумав об этом, я приободрилась. Мысль о том, что часть моего тела будет плыть над городом клочком тумана, чтобы слиться со звездной пылью, не могла не радовать.

Когда-то упругая и подтянутая, моя грудь утратила форму после того, как я с ее помощью вскормила четверых детей. Ну и, возможно, привлекла пару-тройку мужчин. Я пробежалась пальцами вокруг соска, под которым затаился враг. За исключением припухлости от биопсии, на ощупь он ничуть не изменился. Никакого рака. Злокачественные клетки затаились.

Наверное, потерять грудь не так уж страшно, подумала я. В детстве мама рассказывала мне о племени воинственных амазонок, которые сами отрезали себе правую грудь, чтобы она не мешала стрелять из лука. Мама, мама… Она всегда любила делиться любопытными фактами о человеческих нравах. Под ее руководством я впитывала книги Энид Блайтон [16]и одновременно разглядывала изображения африканских рабов, которых перевозили в корабельных трюмах, как скот.