Драго Янчар - Катарина, павлин и иезуит

Лес наконец расступился, открылась прекрасная долина, река, несколько домов, заброшенная мельница, здесь можно будет отдохнуть. Огромный амбар был совершенно пуст, в нем – ни единого зернышка, и это было плохо, потому что они были голодны, но в то же время и хорошо, так как оказалось достаточно места, чтобы удобно расположиться. Не нужно жаться друг к другу, да и погода стояла теплая. Посреди двора они аккуратно разожгли костер и поставили пожарную стражу, которая всю ночь отрывала от мельницы доски, подбрасывала их в огонь и в то же время следила, чтобы люди во сне не поджарились. Все были очень голодны, и мужчины решили прикончить лошадь, которой давно уже была уготована такая участь, бедное животное падало на колени под тяжестью огромных тюков со свечами. Так они и поступили, среди них оказался мясник, вскоре на огне варились и жарились большие куски мяса. А котлы повара наполнили горохом и тоже поставили его варить, как добавку к мясу, когда оно будет готово – есть одно мясо вредно для здоровья. Дым лез в глаза, запах мяса – в нос, но все равно было хорошо, за оградой завывал весенний ветер, и колеса мельницы крутились вхолостую.

Золотая цепь, красовавшаяся на шее горожанина и так привлекавшая взгляды Михаэла, что он не мог скрыть своего желания ею обладать, оказалась теперь в его руках и на его шее. Побитый горожанин – это был медник Шварц, но кто сейчас мог бы вспомнить, за что он был побит? Он и сам уже забыл, а может быть, за это время хорошо все обдумал, и, следовательно, побои оказали нужное воздействие, ибо медник Шварц подошел перед всем народом к предводителю и громко поблагодарил его за то, что он всех их удачно переправил через разбушевавшиеся воды, и жена медника Леонида поблагодарила его тоже. Сейчас они были уже так далеко от этого всемирного потопа, что можно было сказать: они находятся в безопасности, перед ними остались только города немецких земель и прямой путь в Кельморайн. – Перевел я через воды, – пробормотал Михаэл в смущении, – все-таки не всех, а почти всех, это правда.

И, кроме того, сказал медник, предводитель паломников Михаэл Кумердей прав: страннику не нужна золотая цепь и никакие другие предметы роскоши. Пусть носит цепь предводитель, староста паломников, чтобы его значимость еще более была заметна. После всего, что он сделал для них, он этого заслуживает.

Все были поражены таким преображением медника и его неожиданным смирением, приписав это влиянию паломничества и видя здесь первое чудо в их будничной жизни, ведь чудеса бывают разные, в том числе и такие, что могут совершенно рассеять, изничтожить человеческую гордыню, при этом помогает и суровое слово или палка, которой можно ткнуть человека в живот, когда у пего в голове не все ладно, как это и случилось.

– Когда дойдем до цели, – сказал медник, – пусть эта золотая цепочка будет возложена к Золотой раке как дар трем волхвам и как благодарение за спасение из разбушевавшихся вод.

Видно было, что Михаэл продолжением речи не очень доволен, но все же он взял цепочку и пообещал, что все будет так, как сказал медник.

Некоторые странники, хотя и уважавшие Михаэла за решительность, все-таки немного позавидовали ему, видя, как это золото неожиданно заблистало, обвивая его толстую шею.

– Медник так ему благодарен, – сказал злоязычный помещик Дольничар из Шентянжа, – что отдал ему и свою жену. – Красивая госпожа Леонида, жена медника, уже несколько ночей вставала, тихонько пробираясь между спящими странниками туда, откуда раздавались стоны и смех Большой Магдаленки, и оттуда в ночь безмолвно скользили две фигуры, так что человек готов был поспорить и сунуть руку в огонь, на котором варилась конина, если все это выдумка и в руках Михаэла, а также на его шее, не оказалась кроме цепочки медника еще и его жена: одна из тех двух фигур была фигурой самого предводителя Михаэла, вторая – прекрасной Леониды, такое случается даже на святом паломническом пути, если жена предводителя уже наполовину святая. Многие не сомневались, что Магдаленка когда-нибудь станет святой, только ей нужно немного похудеть.

Один из странников, когда-то уже проходивший этим путем, рассказал, отчего опустела мельница: мельника увели в город и замесили в тесто. И засунули в горячую печь. Потому что он был мошенником; вот его и испекли, как огромную булку, заменив им муку, которую он приворовывал. А пекаря, который тоже был жуликом, утопили в реке. Такие тогда были революционные времена.

– Все это, – сказал папаша Тобия, стоявший у костра в свете красного пламени и окутанный дымом от жарившейся старой конины, – все это из-за цены на хлеб. Помню, – продолжил он и погладил свою седую бороду, – что уже сто лет назад положение крестьянства непрестанно ухудшалось. За первые три месяца тысяча шестьсот девяносто четвертого года цена одной меры пшеницы выросла в три раза по сравнению с годом девяносто первым. Поэтому умерло, если я правильно помню, на тысячу триста девяносто два человека больше, чем три года тому назад. Тогда их умерло только триста девяносто два. Это сильно испортило картину народонаселения. Хлеб сильно подорожал, и люди ели вареную крапиву и требуху скота, которую подбирали около боен. Требуха воняла сильнее, чем этот подгоревший кусок мяса, который вы поворачиваете тут на вертеле. Из-за этого дело доходило до нехороших вещей, в стране возникли страшные беспорядки. Люди особенно злились на пекарей и мельников, которые, конечно, были спекулянтами и монополистами, и толпы перед пекарнями кричали: Недруги народа! Хищные волки! Впрочем, не нужно оглядываться на сто лет назад. Еще в прошлом году, когда я был в Париже, толпы людей убили нескольких мельников и торговцев зерном, ограбили житницы и пекарни. Было много злобы, крика, оскорблений и драк. И все это – из-за цены на хлеб. Что же тут скажешь, из-за цены на хлеб дело доходит до кризиса в мануфактурах, до нехватки работы, а потому и заработка, таковы времена, в беспокойное время живем, чем беднее народ, тем сильнее власть короля. – Отец Тобия был доволен, так как странники удивлялись его поразительной памяти на цифры, всему, что он пережил и особенно его мудрости. – От бедности человек слабеет, делается все более покорным и податливым, с готовностью принимает удары кнута по спине. И становится более ограниченным, такова воля Божия. И все-таки народ нельзя слишком разорять, порабощать и ограничивать. Ибо, если это так, может быть подобное тому, что случилось сто лет назад и что я видел собственными глазами. Замесить человека в тесто и сунуть в печь – это не по-христиански, с этим вы должны согласиться, но и быть слишком бедным и притесняемым – тоже нехорошо. В конце концов всегда кого-нибудь убьют или в тесте засунут в печь. Но все же, – сказал Тобия и с хитрым видом погладил бороду, – не все ли это начиналось из-за миски чечевицы и куска хлеба? – Он потер покрасневшие, воспаленные от дыма глаза, посмотрел на стражников, которые внимательно его слушали, и многозначительно заключил: 1 Мс. 25:34. [66]