Петер Эстерхази - Производственный роман

В ином же случае (поэтому я и говорю, что то, что я говорю, не «правда», а миндальничанье) по причине свободы остается раздражение; поскольку это придает — миру (не мне даже!) нежелательную безответственность. Как произошло теперь. Так вот, на данный момент я вижу решение в «колодках», «дорогой сердцу функции» (которая нашла бы соответствие между определенным набором слов и точно определенной тотальностью». То, что я рассказал, для меня — практика. (В смысле: не теория, и: в смысле: станет ею). (Все это без сомнений не «форма», в смыслe, если она есть, «и содержание».) Отмечу, ситуация с наростом не так тревожна: сердце, несмотря ни на что, все-таки хочет надеяться.

P.S. 1. Видите, я даже это могу напечатать, чтобы можно было приложить в качестве подлинного документа.

2. Кабы соизволили писать аккуратно, я не поседел бы так рано.

3. Прилагаю здесь [106] Он изволил взять и послать письмо в двух конвертах. В одном письмо, в другом отрывок. «Ой». Что за ощущение наблюдать за собственным, независимым миром, который, как некий прекрасный шар, у тебя на глазах постепенно приобретает форму и делается круглым», пишет N. отрывок из книги.

59Легко узнать окрестности, где предстоит провести матч. Постепенное стягивание черных людей — потому что с определенного расстояния они черны. «Замедленный снегопад; нет, правда!» Речь, конечно, идет не о последних минутах непосредственно перед ним, не о беготне с толкотней! Нет, скорее о второй половине первого тайма предварительной игры! Прогуливаться, глотнуть нивка, переброситься словцом с вышедшим к калитке знакомым, посвистеть вслед восточным немкам у купальни, показывать ребенку овчарок и барашковые облака. «Вот, заяц, это — барашковое облако… Вот ты и с соломорезкой познакомился».

Мастер, чтобы присоединением к вялому шествию увильнуть от выпавшей на его долю посвященности, пустился бежать длинным, «певучим» шагом. На углу перед ним какой-то незнакомец поднял руку в приветствии. Он тоже поднял в ответ раскрытую ладонь. Но таким образом поприветствованный не сдвинулся с места (в четырех направлениях: вперед к стадиону, назад к электричке, от мастера и к нему); это означало, что незнакомец — знакомый (!) и ждет мастера.

То был Левый Защитник. «Привет, Пепе». — «Здорово, сынок». Они пожали друг другу руки, крепко, по-мужски. Левый Защитник был чрезвычайно церемонным парнем, при рукопожатии его лицо напрягалось, смуглая кожа, можно сказать, празднично сияла. И он всегда всем жал руку. Серьезный человек был, с железной хваткой. (Назначен судья, много матчей у них провел. «Гад». Отмечу, его самого часто спрашивали, зачем он жал руку конкретному товарищу судье. Он просто говорил: «Так надо». [Он — капитан команды. ] Возвращаясь теперь к данному судье, на церемонии перед выбором поля мастер подметил, какое вялое у упомянутого лица рукопожатие. «Как плавленый сыр. У меня, приятель, с руки капало после рукопожатия». А после встречи, когда о судействе сформировалось негативное мнение, мастер особенно взъелся на то, что: «Со мной одних лет, друг мой, а знаете, как разговаривал… так разговаривал, как будто… а ведь одних со мной лет», так вот мастер изобрел адский план. Он послал к судье Левого Защитника, объяснив ему даже, зачем. Это нужно было видеть! «Спасибо», — кивнул Левый Защитник, и железные объятия — клац! — сжались. Судья чуть ли не визжал, извивался, краснел, а они смотрели. «Спасибо товарищу судье». И, что характерно, бутылку с пивом он потом держал в другой руке, первая безжизненно свисала. Но его тогда уже занимало, зачем этому дали пива; он был против, и остальные тоже.)

У Левого Защитника только что родился сын. Отцы горделиво обменивались впечатлениями! В таких случаях защитник громко смеялся, заметно обнажая широкие десны, и хлопал себя по бедру. А один раз они вместе отвозили Комариного Жеребца в больницу. Мастер подбадривал левшу-нападающего. «Ты был прав, старик, прирожденному нападающему нужно было вмешаться!» Да и было, отчего подбадривать: нос его теперь располагался чуть в стороне, как будто был подвешен к правому глазу. Мастер с особым сочувствием следил за перемещениями носа. Это было понятно. Подбадривал, но сохраняя элементы искренности. «Да, несомненно: прирожденный наподдающий. — Он изволил покачивать головой. — Однако, ива, головой-то надо соображать!» Левый Защитник хлопал себя по коленке. Орловский скакун был хорошо навьючен. На нем сидела даже жена Левого Защитника. Когда мастер смотрел из седла в зеркало заднего вида, мерцающие передвижения на дороге были, без сомнения, последним, что удавалось углядеть. А что же удавалось? В основном, это было не что иное, как рожица жены Левого Защитника! «Гм, — сказал он, задумчиво моргнув, — какое хорошее зеркало сегодня! Такое классное изображение у него редко бывает. Мастер — просто кавалер; в этой связи он изволит заявлять, что является типом мужа! Но жена Левого Защитника начала хихикать. Мастер быстро спросил: «Больно?» Комариный Жеребец кивнул — — он стоял перед матчем, опершись локтями о перила, зрители уже собирались, играла запаска, и его то и дело спрашивали: «Петике, выиграете?» — «Не могу делать заявлений для общественности», — шутливо и небрежно отвечал он; все на всех надеялись; взглянув в лицо господину Чучу, слоняющемуся поблизости, ковыряющему жесткую железную трубу, он обнаружил там то же напряжение, что и у себя самого, и мягко произнес: «Чучу, скажи, тебе здесь так же, как и мне, давит?!» — и показал куда-то между сердцем и ложечкой. Господин Чучу тихонько рассмеялся, тихонько.

60«Какого хрена, для нас что, уже нет ничего святого?!»

61«У меня так тяжело на сердце». — «Давай послушаем матушку Джоплин». — «Тебе не кажется, что эта матушкаджоплиниана то же самое, что и проклятая аттиловщина?!» Жестикуляция. «Нечего руками махать. Тоже еще Караян». (??)

62Спустилась тьма. Мастер чувствовал себя как-то «опущенно». Оттуда, снизу, ему казалось, что у тополей напротив нет объема, как будто они вырезаны из бумаги. У их подножия вытянулась заводская стена, длинно, бело, тихо. Тишина по случаю воскресенья. Надпись на стене была не видна, но он знал, что там написано: а здравствует абочий клас. Затем он увидел на деревьях гигантские метелки. «Кому такие большие понадобились?» — не мог представить он. Болели седалищные мышцы.

По правую руку показался кабак, и он — как будто торопясь успеть еще до прибытия на место — сказал плетущемуся рядом Либеро: «Глянь, как здесь пусто, аж дух захватывает». И даже показал. Либеро в свою очередь кивнул уже в дверях. «Ива».

Они уселись за столик на две персоны, пиво так и пошло, бутылка за бутылкой, как будто отмечалась победа. Он безмолвно сидел; но чтобы никто об этом не спрашивал, иногда что-нибудь говорил. Например: «Кто старше, бобиорр или филеспозито?» Но и это примерно в три присеста. «Пойду я, — сказал он через 1 час, — Митич надо купать». Он уже стоял в пальто, прижимая подбородком, точн., двойным подбородком, накинутый крест-накрест шарф, когда кто-то спросил, не скажет ли мастер, как проверять, хороша ли вода для купания? Он, не дрогнув лицом, продемонстрировал руку, а затем под гром аплодисментов пробрался между стульями и отправился домой.