Ральф Ротман - Юный свет

Я перекрестился.

– Каюсь и смиренно признаю свои грехи: я проявлял непослушание, лгал и однажды украл, а еще занимался прелюбодеянием. Аминь.

– Ну, не с такой скоростью, – зашептал Штюрвальд. – И что же ты украл?

– Да, собственно, ничего. Я просто кое-что записал на счет моих родителей.

– И что это было? Шоколадка? Жвачка? Журнал с комиксами?

Я помотал головой.

– Сигареты и пиво. И бутылка «дорнкаата».

Пастор помолчал. Нагнулся вперед.

– Так. И что ты с этим сделал?

– Подарил. Мне хотелось остаться членом клуба друзей животных, а они сказали…

– Членом клуба?

– Ну, так, пустяки. Да и животных там уже нет. А у нас даже нимфовый попугайчик был. И охотничья собака. Она пока еще с нами. У нее там что-то с лапой, а так она даже породистая. А когда кошка родит котят, нас опять будет много.

Пастор покашлял. Чувствовалось его нетерпение.

– Ну, хорошо. А что там с прелюбодеянием?

Я сглотнул и промолчал. Он завел свои наручные часы, и звук был такой, словно у тишины появились острые зубки.

– Давай, давай, – настаивал он, – как ты там согрешил? Один прелюбодействовал или с кем другим?

– Я? И то, и другое.

– А когда с кем-то другим, кто первый начал?

– Начал? Не я!

– Это была девочка или мальчик?

– Скорее девочка.

– И что вы делали?

– Не знаю…

– Как это не знаешь? Не заставляй меня вытягивать из тебя каждое слово. Вы трогали друг друга?

– Да, но мы не были голые. Она гладила мне ладонь, так, снизу. А еще мы целовались. То есть я хотел ее поцеловать. С языком.

– Гм. И это все?

Я молчал, а он мял скрещенные пальцы. Хрустели суставы.

– Да, все это, может быть, немного преждевременно, но еще не повод для срочной исповеди, Юлиан. С этим можно было и до субботы подождать. Знаешь, ты входишь сейчас в такой возраст, когда подобные искушения начнут усиливаться. Но это только естественно, и потому не стоит расценивать все сразу как грех. Гораздо важнее, чтобы ты не забывал при этом Бога. Как мы молимся, читая «Отче наш»? И не введи нас в искушение… Просто и красиво. Но первоначальные слова молитвы звучат несколько иначе, а именно: И веди нас в искушении… Чувствуешь разницу?

– Гм…

Я склонил голову, ломал ногти на пальцах. Церковь стала заполняться людьми, я слышал скрип входной двери. Кто-то кашлял. Пастор подвинулся ближе к решетке, так близко, что я даже разглядел волоски в его ушах. И перхоть на плече. Я прошептал:

– Господин Штюрвальд?

– Я слушаю, сын мой. Я слушаю.

– У меня вопрос. Скорее – просьба. Я хочу сказать, сейчас я покаялся в своих грехах, а можно мне теперь исповедаться за кого-то еще?

– Что ты хочешь? И за кого?

– Этого я не могу сказать.

– Почему ты хочешь за кого-то исповедаться? Пусть он лучше сделает это сам, верно?

– Но он не ходит в церковь. Никогда.

Пастор покачал головой.

– И ты считаешь, что можешь вот так просто… А что такого он сделал? Тебе известны его согрешения?

– Думаю, да.

– И это?…

Я задержал дыхание.

– Ну, как бы это сказать… Вообще-то он хороший человек. Никогда никого не бьет, дает денег на газировку, ну и… Но он прелюбодействовал.

– Откуда ты знаешь? Ты при этом присутствовал?

– Я? Боже упаси!

Он подергал себя за ухо.

– Послушай меня, сын мой. Буду краток: ни один человек не может исповедоваться за другого. Каждый должен это делать самостоятельно. Потому что исповедь ведет к покаянию, насколько тебе известно. А иначе в ней нет никакого смысла. И ты не можешь каяться за грехи другого человека.

Я сглотнул.

– Нет? А почему нет?

– Юлиан? О чем ты спрашиваешь! Это же логично, как ты не понимаешь? Если, скажем, твоя сестра сломает куклу своей подружки нарочно, ты же не можешь за нее покаяться.

– Нет? – Я возил пальцем по решетке. На уровне рта края лакированных ячеек были не такими острыми. – Ну, почему же, нет… Конечно, могу!

– Нет, сын мой. Решительно нет. Ты можешь за грешника помолиться, чтобы Бог простил ему его грехи и направил его на праведный путь. Но ты не можешь признаваться в его грехах и каяться в них. А я не смогу отпустить ему его грехи, наложив епитимью на тебя. Это же абсурдно, ты понял или нет?

Я немного подумал. Потом замотал головой.

Пастор провел обеими руками по волосам.

– Ну, хватит. Поговорим об этом в другой раз. Люди уже ждут. Что-нибудь еще?

Я ничего не ответил, и он постучал в стенку.

– Эй, не спать!

– Да. То есть, я имею в виду, нет. Я посеял его велосипед.

– Чей велосипед?

– Ну, того человека, которому вы не хотите отпускать грехи.

– Юлиан, прекрати немедленно. Я не могу этого сделать! – С губ слетали брызги слюны, за решеткой засверкали очки. – И ты не можешь задерживать церковную службу!

Он поднял два пальца, осенил меня крестом.

– Ego te absolvo [23]. Два раза «Отче наш» и один раз «Аве Мария».

– Спасибо, Господи, – прошептал я и встал.

Органист принялся негромко импровизировать, а я прошел к выходу и преклонил колени у последней скамьи. В модерновом помещении с наклонными колоннами сидели две старушки и наблюдали, как церковный служка зажигает свечи. Неугасимая лампада отбрасывала на оштукатуренную стену красное пятно. Я два раза прочел «Аве Мария» и четыре раза «Отче наш». И вышел на улицу.

На футбольном поле обновляли краску. Порывы ветра подпортили одиннадцатиметровую отметку, она выглядела немного потертой, как голова с редкими седыми волосами. Мужчина сидел на своей тележке и пил что-то из термоса. Я широко шагнул через боковую линию. Он поднял руку в знак благодарности.

Начинало припекать, и я снял ветровку, убрал ее в рюкзак. Когда я приближался к участку Помрена, то уже издали увидел, что фургончика больше нет. Из травы торчали обугленные останки, некоторые еще дымились, когда я потыкал в пепел палкой. Я пересек двор и позвал Зорро. Его тоже нигде не было видно. Над моей головой со свистом пролетела птичка и замелькала в листве, мне вдруг показалось, что я увидел серое оперенье нашего попугайчика.

Старый Помрен сидел на кухне у окна и скручивал сигарету. На холодной плите бутылка пива. Я подошел к окну.

– Привет. Кто это спалил фургон?

Он пожал плечами, провел языком по самокрутке. Какими бы редкими ни казались его волосы, брови по-прежнему были густыми, похожими на растрепанную щетину, а каждый волосок на лапку жука.

– Ну, кто же еще… – Он чиркнул спичкой, закурил. – Твои дружки, естественно. Все из-за своего сумасбродства. Они и дворняжку едва не поджарили.

– Зорро?

Он выпустил дым, кивнул.

– Уже облили его спиртом. Хотели посмотреть, как он горящим факелом помчится по полю. К счастью, здесь валялся кусок горбыля. Так скоро они не вернутся… А куда это ты с рюкзаком? Собрался в поход? – Он ухмыльнулся. – К старому Маниту?