Любко Дереш - Намерение!

Мальчик на арене выпивает пять бокалов пива. Овации.

– А теперь, – продолжает конферансье, – мальчик с феноменальной памятью описает зрителей с первого по третий ряд. Можете не убегать! Я же сказал: мальчик с феноменальной памятью!

Так вот: мальчик с феноменальной памятью – это про меня.

2

Для меня все началось в одиннадцать лет. Я влез на дерево и увидел там что-то такое, что навсегда изменило мою память, превратило ее из мелкой лужи в бурный океан.

Наверное, вам интересно знать, что же такое было на дереве? Гм, не помню. Что-то такое текучее, тугое, ироничное… правда не припоминаю.

Я забрался на запылeнную липу, старое развесистое дерево. Смеркалось, и мне уже вот-вот надо было бы идти домой, a меня потянуло покорить еще одну «высоту». Все детство я был древесным альпинистом. Не знал для себя развлечения лучше, чем вскарабкаться на дерево и посмотреть, что там видно с его верхушки.

Липа, про которую я говорю, была самой высокой в нашем переулке. Дальше, за городом, росли деревья и повыше – буки, к примеру, два высоченных дуба. Про лес и говорить нечего – но там же одни сосны, а от сосен знаете какие потом руки будут?

Как я уже сказал, солнце через пару минут должно было закатиться за горизонт. А меня потянуло влезть на дерево и поглядеть на закат. Я влез и увидел там что-то очень интересное.

Но не помню что. Последнее, что могу припомнить, – себя в пропахших дымом джинсах, залатанных на левом колене (на латке – Утенок Дональд). Покачиваясь, топаю тропинкой мимо водокачки к своему дому.

3

Я учился в меднобуковской школе, когда она уже была объединенной. Кто жил в Медных Буках, тот знает: до 92 года в городе было две школы – «номер первая» и «номер вторая». Но потом начались все эти непостижимые отъезды, и город обезлюдел. Мы и сами собирались уезжать – планировалось обменять дом на квартиру в Тернополе, поближе к бабушке Вере, маминой маме. Бабушка уже была старенькая, и мамины сестры по очереди ездили присматривать за ней. Но как-то с переездом все затягивалось. Да и по-серьезному, как я теперь вижу, об этом никто не думал.

Одним словом, произошел массовый отъезд семей, так что пришлось соединить две школы в одну. Помещение школы номер один (которое было аварийным) переоборудовали под котельную, где, кстати, мой батя работал ночным сторожем. А школьный спортзал, который был отдельным зданием, должен был стать складом текстиля. Ирония в том, что склад так и не наполнялся ничем, кроме табачного дыма, когда мой папуля закуривал «Приму».

С деньгами тогда было непросто. Да и сам город казался тревожным и пустым. Как тот склад со стертой разметкой для баскетбола на полу.

В 92-м, когда я ходил в шестой класс, детей в городе оставалось немного. Фактически все дети из школы номер один перешли в классы А, а из второй – в классы Б.

Я был в А.

4

На дворе был май, я не мог дождаться, когда же закончится четверть и начнутся каникулы.

Да вот беда – перед каникулами я должен был сдать экзамен, и это впервые в жизни. Мы не писали диктант, как это делали шестиклассники до нас, а учили билеты по украинскому языку.

Я никогда не замечал в себе наклонностей к гуманитарным предметам. Как, впрочем, и к естественным. Я вообще не любил учиться. Никогда не старался вникнуть в то, что изучаю, а просто вызубривал то, что надо было. Поэтому школа всегда казалась утомительной и пластмассовой. Больше всего я любил двигаться – движение как углубление, или что-то в этом роде.

Позже такой же любовью я полюбил гоцалки. Секс – тоже углубление. Очень веселое. Секс – это динамичный аналог смеха. Таково мое скромное мнение.

Сложно рассказывать последовательно. Деталей много, а мне порой недостает панорамного видения. Иногда я кажусь себе насекомым – память напоминает фасеточное око мотылька. Мозаика бесконечного уровня детализации.

Наутро предстоял экзамен. Я, конечно же, не учил ничего и правильно делал – суета это все. Долбишь эти билеты, ходишь на консультации после уроков, с классной разговариваешь «по душам» – и все это ради десяти минут не удобства перед экзаменатором.

За мной в школе уже давно ходила слава грубияна и распиздяя, да и вообще личности совершенно несерьезной. А все только потому, что я умел хорошо веселить публику. Мои идеи относительно проведения времени поражали даже меня самого! Поражали каким-то утонченным, благородным идиотизмом. Возможно, именно из-за этой аристократичности многие и покупались на мои выдумки.

Типичным примером лучезарной придурковатости, которую я излучал в наш холодный, темный мир, была история с зонтиками. В одно дождливое утро все пришли в класс с зонтами. Я заметил, что в свободном пространстве в конце класса их – растопыренных зонтиков – собралась целая армада. Они сушились. Я перемолвился несколькими словами с ребятами и вроде бы между прочим подкинул идею (всячески подчеркивая условность предложения) спрятаться всем классом под зонты. Придет классная, а нас нету, врубаетесь, пацаны? Ух ты, – обрадовались пацаны, – давай!!

Снаружи осталось семеро парализованных режимом заточек – в полной прострации они глядели в одну точку и сидели тихо, словно это был открытый урок. Видно, их разум отказывался воспринимать то, что узрели очи: две трети класса вправду спряталось под зонтиками. Заточек уже научили отгораживаться от абсурда, однако дальше простого блокирования школьная программа не заходила.

Я помню ощущение сновидения, плотной нереальности ситуации – я убедил четырнадцать ребят залезть под зонтики. Вот так, за здорово живешь, на ровном месте.

Конечно, пришла классная руководительница, которая вела у нас географию. Это была самая противная училка в школе, за что и заработала еще задолго до меня кликуху Клизма. Вместе с некоей отличницей она театрально, на цыпочках, подошла к нам и деликатно постучала кулачком по одному из зонтиков. Я это все видел в щелочку: Клизма кипела от злости, неуместная актерская игра лишь подчеркивала ее вул кани че скую активность. И тогда классная страшным голосом приказала всем вылезать с поднятыми руками.

Дальше были долгие разборы полетов, поднимались давнишние огрехи, все это суммировалось и угрожало вынесением на педсовет.

Самое забавное то, что меня эта гроздь гнева так и не коснулась. Потому что, в отличие от однокашников, которые испугались Клизмы и сами повылезали, услышав ее осатанелый возглас, я остался под зонтиком!

Когда классная спросила, кто «все это» придумал, меня выдали. Конечно, девчонки. А вот когда спросила, где он, где этот (…) Пяточкин, никто даже не пикнул. Клизма громыхнула сильнее, и кто-то из девчонок – Маричка? – сказал, что меня сегодня не было. А я, Пяточкин, сидел под зонтиком, как мокрый лягушонок, и давил смех в ладони.