Любко Дереш - Намерение!

На открытие в не слишком большое помещение кафе набилась туча народу: приехал московский собственник с женой, явился председатель русского культурного центра, пришли русскоязычные поэты и т. д. Вместе с другими я мотался от столов к стойке и обратно, разнося между гостями подносы с налистниками и бокалы с вином. Вдобавок в тот день было жарко. В кафе стало душно, да и публика оказалась такой снобской, что скоро я начал закипать. Среди обязанностей официанта невидимость на первом месте, а я к этому не привык.

Почему-то получалось так, что та девушка все время выскакивала у меня прямо перед носом. Я всюду натыкался на взгляд ее карих глаз.

Когда начало темнеть, народ разошелся. Включили лампы, загремела музыка. В кафе осталась отвязанная в национальном вопросе львовская молодежь – те, на кого заведение и было ориентировано: «клубные» юнцы и девицы, молодые интеллектуалы, «продвинутые» диджеи и прочий самостоятельно мыслящий, достаточно зажиточный контингент. Последний момент был обязательным – цены в кафе были если и не столичные, то уж наверняка выше средних львовских. Играла музыка, пилось пиво, велись разговоры. Продавцы в книжном отделе гребли неслабую кассу. А та девушка…

Она раздражала меня весь вечер. Тем, как совалась везде со своим дорогущим фотоаппаратом, как она кружила в роскошной юбке, будто королева бала, прекрасно понимая, какой создает тут гламур. Забыл добавить: ей сопутствовал почти кукольный заграничный лоск. Сразу видно – откуда-то приехала. Центровая фигура, тьфу на нее. Даже наш молодой московский директор, Гриша Охотин, о чем-то уже договаривался с этой цацей, записывал ее координаты в блокнот.

Особенно девуля разозлила меня, когда я заметил, как она вешается на юнца из компании хорошо одетых очкариков-интеллектуалов. На меня глазеть перестала, зато нежно терлась щекой о плечо этого хмыря. Парень, на котором она зависала, принимал проявления ее внимания с тщательно скрываемым высокомерием. Периодически он отвлекался от разговора с приятелями на звучный чмок. Девица от этого запрокидывала голову и громко хохотала, беря свою оптику «на плечо», словно какая-нибудь крутая мастерица фото-арта.

Я догадался, что она просто поддатая.

3

Мне снова удалось увидеть эту девчонку лишь в середине сентября.

Добропорядочные львовяне (чей консерватизм граничил с ксенофобией) после нескольких агрессивных наездов оставили кафе на растерзание подросткам (чья раскованность граничила с уголовным кодексом).

Нашей основной клиентурой стали ангажированные интеллектуально украинские неформалы и неангажированные идеологически русские интеллигенты – два противоположных лагеря. Первые не способны были обеспечить кафе и книжный магазин постоянными прибылями из-за финансово-экономических обстоятельств; вторые в присутствии следов жизнедеятельности первых отказывались делиться своими сбережениями из соображений эстетических (чистоплюи долбаные). Так была заложена системная ошибка, которая и привела к гибели проекта «Русская книга». То, что выглядело очень мило во время открытия, для каждого дня оказалось не таким уж прибыльным. Народ собирался и вправду яркий, но по большей части не особенно состоятельный.

Кафе в то время – речь идет о середине сентября – работало не только и не столько как книжная лавка, сколько как заведение общественного питания. Мрачные ассоциации со словом «общепит», рисующие в представлении образ позднесоветских столовок, нашему кафе сейчас не угрожали.

По непомерным для Львова ценам тут можно было вкусить изысканные блюда.

Омлет с курагой и орехами (на моей памяти не заказывали ни разу). Карпаччо из телятины (придавало меню помпезности, но заказать его не было возможности: Гриша забыл купить слайсер, а потом на прибор не хватало денег). Финский суп с лососем (шеф-повара Михаила научил готовить его учитель-финн, удивительное кушанье, но его пробовало всего четыре человека, включая меня и нашего шефа Гришу. Может, не хватало денег – а жаль, всего 1,2 $ в пересчете на вечнозеленые). Курица по-королевски, любимое блюдо Михася: филе курицы, поджаренное ломтиками, в соусе, да с картошечкой… Как вспомню, сердце рвется. Крученики с черносливом – тоже потрясная вещь. А еще были клубные сэндвичи, салаты (особенного признания добился с курицей и ананасами). Были еще всякие блинчики с начинкой на десерт, их тоже часто заказывали. А самым популярным из лакомств стал французский сладкий пирог. Его пекла Надя, боевая подруга Михаила и просто светлая душа.

Я в то время – говорим про сентябрь – был переведен из помощников завхоза в помощники бармена. Завхозом был двухметроворослый панк по прозвищу Спайдер, мастак на все руки. Барменом был неразговорчивый мужчина в дымчатых очках по прозвищу Гагарин. Он знал многих львовских диджеев, порой и сам давал сеты на заказ. Один из диджеев-побратимов – Еж, а. k. a DJ КОЛЮЧИЙ – впоследствии сменил Гагарина за барной стойкой. Бармены менялись частенько, как и директора. И первые, и вторые создавали имидж заведения. Бармены – это видимость, лицо, директора – это стиль, сердце заведения.

На одного директора в среднем приходилось по полтора-два бармена. Если брать в динамике – 1,3 бармено-человека в месяц. Когда я пошел в официанты, выяснил, что во мне таится талант калькулятора.

Мы обустроили два зала – серый с фотографиями на стенах, там продавались книги, и кирпичный со столиками – кухня-бар. В каждом зале была своя команда людей, своя касса. Отдел с книгами работал круглосуточно, и всегда за компьютером сидел кто-нибудь из продавцов-консультантов.

Ночью кухня работала с меньшей мощностью – исключениями были бурные ночи уик-энда: тогда еще у нас было море посетителей и свободные руки всегда были не лишними.

Мы с Гагариным жили тут же, при кафе – в неотреставрированном подвале. Попеременно нам составлял компанию официант Данило, сын Космоса (то бишь Космы, старого львовского хиппи). Данило был поэт и художник, а также химик и травник. Частенько к нам в подвал заходили переночевать товарищи Данилы, без роду, без имени, такие же в целом сыны космоса, как и мы с Гагариным.

Наши с Даном биоритмы (и соответственно приспособленный график смен) пребывали в противофазе – когда сын космоса залегал спать, я продирал глаза и выходил на смену. Жить в такой атмосфере было радостно и, как говорится, «в жилу». Брились мы по очереди в туалете кафе, а периодически какая-нибудь из Дановых подружек позволяла принять душ у нее дома.

Несколько слов о Гагарине. Он был прекрасно сложен, как в физическом смысле, так и в психическом. А это значило очень много, даже если не бросалось в глаза – чистота кожи, ясность глаз, тонкие нюансы в одежде, жестикуляция – это все было вычищено, вытравлено от лишнего: лишней спешки, лишней тревоги, лишних суждений. Человек в собственном времени. Когда-то Гагарин искал себя в космонавтике, откуда и вынес, помимо фиаско и непересекающихся привычек, свое погоняло. На него глянуть – и верно, из такого теста космонавтов как раз и лепят. Ему отказали, потому что слишком высокий.