Любко Дереш - Намерение!

– Даже не верится…

– Напрасно. Думаешь, мы случайно встретили друг друга? Нет, это сошлись направления наших поисков, наше внимание работало в одном направлении. Точно так же то, что ты сейчас слышишь эти слова – прямой знак, что часть тебя ищет информацию, которая поможет тебе выйти за пределы Известного. Что-то в тебе ищет путь на свободу. Так возьми ее, я дарю!

Мы малость посидели молча, и я решил взять более развлекательный тон:

– А знаешь, почему всем так нудно на планете? Почему ищут острых ощущений, зацикливаются на сексе, наркоте, на алкоголе? Потому что люди подсознательно хотят вернуть себе Новое, НАСТОЯЩЕЕ. Но их воля так деградировала, что из неведомого к ней липнет только дерьмо. Например, ядерные бомбы или озоновые дыры. Человечество можно спасти – не существует невозможного. Достаточно только сфокусировать на этом внимание каждого, и общее внимание само притянет это. Вот если бы все люди на планете взялись за руки и сказали: «Мы больше так не будем! Мы отказываемся бессмысленно пинать хуи, отказываемся играть в солдатики и убивать друг друга, мы не будем больше мучить планету! Мы не будем вырубать леса! Мы не будем обижать гепардов и носорогов! Мы будем дружными и экологичными! Мы не будем завидовать! Мы не будем размениваться на мелочи!.. Но мы будем великодушными! Мы будем щедрыми! Мы будем Людьми! И мы скажем: Свет! – И будет свет. Мы скажем: Небо! – И будет нам небо!..»

Гоца вздохнула.

– Но это же только мечты. Сейчас такой народ, что никто тебя и слушать не захочет! Только посмеются.

– Вот видишь, даже ты не веришь, что такое возможно. Потому-то со всеми раскладами и выходит, что спасение утопающих – дело самих утопающих. Доктор, спаси и сохрани себя сам, и с тобой спасутся и сохранятся миллионы. А кто не спасется и не сохранится, того и не жалко. Потому что каждому от рождения дается шанс увековечить сознание. Впрочем, как и шанс этот шанс проебать. Ухватить свой шанс – это требует борьбы в продолжение целой жизни, и то – с мизерными надеждами дойти до конца. Но если ты отказываешься от борьбы, то уже проиграла, даже не начав. Справедливо ли это? Безусловно.

– Да ты жестокий тип! – сказала она.

– Дорога в жизни одна. В конце смерть, полет с гребня волны. Нам нечего терять, кроме своих коньков, а на них по асфальту далеко не уедешь.

– А куда ты намылился?

– Хочешь знать куда? Дальше, в глубины бесконечности. Приближаться к действительности. Я видел: если ты выходишь на память Солнца, тогда тебе становятся доступными такие необычные переживания, про какие ты и мечтать не могла: каждая планета, что находится в Солнечной системе, является совокупностью миров – но не тех бездыханных пустынь, какие видны в телескоп. Это взгляд глазами других существ, которые видят свои миры полными жизни и чудес, новые источники энергии, совсем другие опыты, другие уровни общения с реальностью. В конце концов, Превращение в другую материю, которая позволит, без страха забыть себя, физически покинуть пределы нашей системы. Но на самом деле, на самом деле, Гоца, на самом деле и это не предел. Конца не существует.

Гоца изменилась в лице.

– Ты понимаешь, что говоришь? – переспросила она недоверчиво. – Ты говоришь о физическом путешествии в открытом космосе.

– Конечно. Если направить внимание на другие секторы памяти Солнца, например, то они рано или поздно перехватят тебя. Сперва твое внимание, самые вершки. Потом туда пойдет твое зрение, потом слух, а потом однажды и вся ты, с потрохами и с тем, что в потрохах. И выйдет, что ты перенеслась с Земли в какую-то иную плоскость. Тут нет ничего странного.

Гоца молчала, то ли онемела, то ли переваривала услышанное. 6

– А ты бы мог, – наконец сказала она, – ты бы мог как-то это прямо сейчас продемонстрировать? Взять и перенестись?

«Оп-па», – подумал я, но ответил бодро:

– Могу попробовать. Но сперва мне надо настроиться.

Мне же не нужно было переноситься в какое-то отдаленное место. Достаточно в пределах нашего широтного пояса.

Солнце зашло, и на поле за аллейкой, куда мы вышли, пала морозная тень, полукремовая – отображение туч, полукоричневая – отражение сухой ботвы. Я оставил Гоцу стоять за барьером, а сам отошел шагов на двадцать вперед. Вокруг были безлюдные пустоши, которые мне до боли напоминали (бабушки) родные края в (Хоботном)

Медных Буках. Скрывая растерянность, я смотрел за горизонт и лихорадочно размышлял, что же делать. Сухие растения тоже смотрели заинтересованно – ну-ну, покажи, на что способен.

Сосредотачиваюсь. Представляю себе место, где я в детстве всегда отдыхал – место на скалах. Оно видится мне бледным и неинтересным. Вместо этого в память настойчиво пробует прорваться что-то чрезвычайно необходимое именно сейчас.

Белая комната. Белая комната с дощатым полом, голые стены, окна без занавесок, просто голые окна с покрашенными белой эмалью рамами. Запах сухой луковой шелухи и пустого чердака. Где эта белая комната? Много неразгаданного, неприпомненного совсем рядом —

Побеленные известью стволы яблонек смотрят на меня равнодушно. Откуда это? За этими воспоминаниями, как за стеною, закрыта вся моя сила —

И наоборот – я тут, за ипподромом, закрыт от этого знания…

Вдруг приходит сила, приходит быстро и без предупреждения, ощущение, как в детстве, когда катаешься на воротах, вперед и – спиной – назад.

назад

Стою под оглушительно-синим небом. Под ногами – что-то белое, то ли соль, то ли снег. Чувствую холод. Обжигающий холод и медленный, ползучий страх. Озираюсь кругом. У ног лежит моя тень, словно клякса жира на рисовой бумаге.

Все, что я вижу – это беспредельные белые пески и… лужи чего-то черного. То тут, то там среди интенсивной сине-белой пустыни замечаю круглые отверстия приблизительно двух-трех метров в диаметре, наполненные блестящим черным мазутом. Опускаю взгляд под ноги. Замечаю, что на мне тяжелые армированные ботинки. Темная кожа комбинезона проклепана полосами темного металла. Я подношу руки к глазам – на руках тяжелые рукавицы, как у сталевара. Весь я громоздкий и неповоротливый.

Я стою на краешке у одной из «полыней». Черная жидкость вязкая, разительно контрастирует с неземной синевой неба и греческой молочностью песка. Она неподвижна.

Совершенно неожиданно из черной лужи выскакивает… боже, что же это такое выскочило? Я не успеваю сориентироваться, так как должен сделать несколько неповоротливых шагов назад от этой… что же это такое? Оно булькает черным жиром, увеличивается, быстро оборачиваясь человекоподобным существом. Теперь это старая женщина с мясистым черным лицом, закутанная с ног до головы во что-то блестящее, органическое, похожее на гигантскую надутую кишку. Ее скользкая, цвета нефти кишка-хламида уходит хвостом в мазутную полынью. Единственный деформированный глаз на вдавленном лице светится желтым злом.

Читать дальше