Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего

«Слушай, а как ты собираешься жить?» «Исключительно будущим, как указал святой Манфред». «Я серьезно. Ты собираешься выяснять, кто его отец, ты собираешься создавать семью?» «Знаешь, семья как-то сама образовалась без моего собирания». Ханна пожала плечами. «Я думаю, что все будет хорошо, у меня есть сбережения, я могу работать дома, чувствую себя я хорошо». «А ты говорила потенциальным папашам о ребенке?» «Нет. Многое пришлось бы объяснять, а я этого не люблю. Они друг с другом знакомы, но не в таком статусе. Я переписываюсь с обоими. Кто-то обязательно отпадет, не у каждого достаточно крепкие челюсти, чтобы постоянно держаться за ветку. Или я отпаду, как грушка, которая налилась и упала на землю».

«Ты их любишь?» – наивно-растерянно спросила я. «Похоже, что да, по крайней мере, я влюблена, такое состояние, когда все слова хочешь проверять осязанием, даже то, как он учился на медицинском. Это, наверное, потому, что я очень плохо их знаю. Что тебе еще сказать? Рон прекрасно играет в ватерполо, Бора так улыбается, что сразу начинаешь думать о том, как он целуется». «А когда Рон плывет – сразу начинаешь думать, как он обнимается?» «Размах его ручищ поражает!» Я улыбнулась. «А я трусиха. Я не могу так быстро влюбляться, я никогда не вижу в улыбке поцелуя. Никогда». «Да нет. Ты очень смелая в мыслях, тебе стоит однажды их отпустить, вот и все. Но ты держишь их на подтяжках. В конце концов, ты дочь своего отца». «И внучка своего деда. Ты знаешь, они против того, чтобы мне помог дядя Артур». «Конечно, они против. Таким людям, как дядя Артур, успешность прощают лишь тогда, когда они, например, становятся импотентами и об этом узнают поголовно все. В таком случае отношения к нему изменилось бы быстро. Они бы ринулись к нему в гости со штруделями, пластинками с его любимой музыкой, с собственными бедами и даже с деньгами. Люди – не фрукты. В красивых наливных, ярких и здоровых людях всегда приятно находить червячка. Это тебе не абрикос, который выбрасываешь. Людей прижимаешь к сердцу. Ты же сама это знаешь».

Зазвонил телефон, я вздрогнула, Ханна посмотрела, кто звонит. Брови ее поднялись на целый сантиметр выше, как два месяца в ночном небе. Так темнеет у Ханны на душе. «Наташа?» Я утвердительно кивнула и приняла звонок. «Привет. Да. Прочитала его письма. Жутко. Даже нарциссы начали вонять стариковским бельем, пришлось вынести их вместе с вазой на балкон, иначе бы меня вытошнило».

«Итак, ты общаешься с Наташей?» «Как-то так вышло, хотела, чтобы меня поддержал Дерек, а поддержала Наташа. Она действительно старается мне помочь, ну… это естественно, наверное, помощь человека в венце жертвы человеку в венце палача». «Дерек не может никого поддерживать, он протестный элемент. А с какой такой стати Наташа – жертва? Ты наклюкалась жалостина?» «Я имею в виду то, что она из Польши, поэтому ее деда вполне мог убить мой дед». «Правда? Интересная логика, жаль, что я не применила ее, когда меня ограбил парнишка из России. Надо было ему все отдать, потому что мой дед мог убить его деда, а не вызывать полицию. Может, ты тогда простишь ей то, что она у тебя отбила Дерека, а? Ничего, что это хуже, чем отбить почки. По крайней мере, у тебя были такие глубокие темные круги под глазами, выразительнее, чем у любого пиелонефритчика. Ты уже не помнишь, как ты чувствовала себя тогда, попустило? Ты простила эту сучку, играешь в цивилизованные отношения?»

«Ханна, я знаю, что это выглядит дико». «Нет, не дико. Иначе бы это меня завораживало. Это выглядит нездорово, я этого боюсь. Что ей от тебя нужно?» «Она хочет помочь. Вот завтра пойду в суд. Там будет слушаться одно дело в отношении поляков, Наташа хочет познакомить меня с человеком из Украины, у него здесь гостиничный бизнес, и он может помочь с визами и информацией». «Сейчас нет проблем с визами. Берешь билет и отправляешься, если тебе так уж приспичило туда ехать. «Железный занавес» оказался марлей с очень редким плетением». Я вздохнула. «А еще она договорилась с Францем, что я к нему наведаюсь – поговорить на историческую тематику». «Это тот самый Франц, который написал, что у Манфреда член, как хвост жертвенной ящерицы? Классный чувак, я бы с удовольствием с ним познакомилась». Если бы я не пила вино, я бы захлебнулась слюной, но вино высушило гортань, поэтому я смешно забухыкала туберкулезным кашлем. «Он не писал такого!» «Что-то похожее писал. А что, он языкастый, как все геи, вполне в его стиле».

«Слушай, а я могу своим сказать, что ты беременная?» «Можешь, я не собираюсь это скрывать. Слушай, я, наверное, пойду, я опять проголодалась. Ничего, если я оставлю у тебя свой чемодан?» «Ничего. Свертку умершего деда будет веселее. Поболтает с чемоданом беременной подруги. Символизм!» Ханна исчезла.

Только я взялась за ее чемодан, как раздался звонок. «Ага! Дома нет свежих трусов?» – прокричала я и открыла дверь. На меня с легким удивлением смотрел мой отец. «Вообще есть, и к тому же разной степени свежести». «Привет. Я думала, что это Ханна вернулась, она приехала с отдыха, съела все харчи, которые завалялись в моем холодильнике, и побежала домой». «А это твой старый отец. В отличие от твоих подруг, он принес вино, крекеры и сыр». «Мне повезло, я верю в законы физики. Если в одном месте убудет, тогда в другом обязательно прибудет». Отец вошел. «Слушай, мне нравится, что ты вспомнила о своей физической сущности». «В смысле?» «Будем разливать?» «А как же».

Отец неторопливо направился на кухню, он приучил себя не спешить, верней, переучил, потому что по природе своей был неугомонным и порывистым. «Когда человек в мантии или в сутане суетится, это выглядит как в саркастическом мультике или так, будто мальчишки обмениваются тумаками в палатке». «Я хочу, чтобы ты была счастлива. А вот физики как раз любят счастье больше, чем гуманитарии. Гуманитарии смакуют несчастье, граничные состояния, потому что эти состояния никогда не похожи друг на друга, их интересно рассматривать под разными углами. Физики отдают предпочтение счастью. Оно понятно и логично».

Я взяла бокал. «Что-то мне подсказывает, что эта речь касается моего отношения к деду и прошлому, верно?» «Принимается». Отец улыбнулся и пригубил вино. Он всегда щурил глаза, когда пробовал новый сорт вина. С таким же прищуром он, наверное, смотрит и на новую женщину. «Ты меня должен понять, если не как отец, то как адвокат». Отец развернулся ко мне чуть сильнее, так он концентрировал внимание. «Я хочу чувствовать наш род у себя за спиной. Настоящий род, такой, как он есть. Чтобы было на что опереться, когда покачнешься». Отец покачал в воздухе бокалом. «Лучше не покачиваться. А для этого нужно сохранять внутреннее равновесие и верить в законность счастья». «Ты знаешь, я не могу не покачиваться. Я не могу не колебаться. У меня никогда нет внутреннего равновесия». «Марта, доченька, не преувеличивай. Ты не метроном, не церковные колокола и не хромоножка». Я закрыла ладонями глаза, когда он так настроен – не о чем говорить, лучше сменить тему, хотя он, как искусная балерина, крутнулся – и спустя миг уже в исходной позиции.