Джо Питерс - Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

Ларри и Барри, впрочем, оставались невыносимы. Ни с кем из них у меня никогда не было хороших отношений. Как-то раз я один пошел в лес прогуляться и, преодолев подлесок, наткнулся на Барри, лежащего голым на спине, с ногами, устремленными к небу. Ларри лежал на нем сверху. Мой желудок был готов вывернуться наизнанку от такого зрелища.

– Слезь с него! – закричал я, толкнув Ларри. Ларри с силой сжал мою руку:

– Ты не имеешь никакого долбаного права болтать, а если начнешь, то я тебя изобью!

Они продолжали заниматься своими делами, от которых меня чуть не вырвало. Это вызвало столько отвратительных воспоминаний о том, что происходило дома у дяди Дугласа, которые я старался выбросить из головы: изнасилование, секс втроем, мужчины, которым нравилось просто смотреть, и тот парень постарше, сам обожавший оргии и объяснявший нам, как делать все правильно. Как Барри мог наслаждаться чем-то, что я считал такой пыткой? Но сейчас ему было уже двадцать четыре, а мне было всего девять, когда все это началось.

– Отвали, дрочилка! – крикнул Барри.

Я ушел озадаченный и злой. Однажды застукав их, я начал замечать, что они постоянно пропадают вместе в лесу. Ларри и Барри пытались убедить меня, что все это сплошное веселье и я должен как-нибудь к ним присоединиться, но это было выше моего понимания. Я достаточно пробыл в «большом мире», чтобы понять: братья не должны заниматься сексом друг с другом – такое поведение не назовешь нормальным. Это было извращением, это было неправильно, и я не хотел иметь с этим ничего общего.

Мне было тяжело оставаться дома, зная о том, что происходит, и я снова отправился в детский дом, нуждаясь в месте, где я мог бы привести в порядок свои расстроенные мысли. Вскоре я начал беспокоиться, что Томас все еще остается в этом нездоровом окружении, так что я вернулся домой, чтобы попытаться убедить его уйти со мной. Мы могли бы рассказать кому-нибудь обо всех ужасных вещах, происходивших в нашем доме.

– Нет, нет. – Томас был непреклонен. – Мать убьет меня, если я расскажу.

– Она говорила мне точно так же, – сказал я. – Но так и не убила.

– Ага, и посмотри, куда это тебя привело! – закричал он. – Ты в детском доме, и никто не верит тому, что ты говоришь. Что у тебя есть? У меня, по крайней мере, есть дом и семья.

– Это не семья.

Я угрожал рассказать кому-нибудь о нашей семье, и он разозлился. Все кончилось дракой, хотя до этого мы никогда не дрались. К тому времени он уже умел постоять за себя и хорошенько меня поколотил. Я понял, что ничего не добьюсь, и ушел. Когда я вернулся в детский дом, я уже кипел от злости, и выплеснул ее в своей комнате, круша все, до чего мог добраться. Прибежал социальный работник и попытался меня успокоить, но я пропускал все слова мимо ушей, и ему пришлось применить силу, чтобы усмирить меня. Я начал драться, гнев придавал мне сил, и мне удалось убежать от работника, спуститься вниз, крича и ругаясь без остановки, и хлопнуть дверьми. Я не знал, куда я иду, знал только, что хочу убежать.

Оказавшись на улице, я увидел в окно всех ключевых работников, сидящих вокруг стола в своем кабинете, у них было совещание. Они выглядели такими чопорными и бесполезными, сидя там, за венецианским окном [8] , решая наши судьбы, но не имея ни малейшего представления о том, каково на самом деле быть одним из нас. Я поднял кирпич и со всей силы бросил его в окно, попав одному из работников в плечо. Потом я развернулся и убежал как можно скорее, все еще не зная, куда мне идти, просто желая убежать от всех и всего на свете. Персонал детского дома заволновался, что я сделаю что-нибудь по-настоящему безрассудное, и вызвал полицию, чтобы меня привезли обратно, хотя я не понимаю, какое им было до меня дело.

Меня вернули в детский дом около пяти часов вечера, окно было заколочено досками.

Человек, отвечающий за все детские дома в нашем районе, вызвал меня к себе в кабинет. У него был такой вид, словно он, наконец, исчерпал все свои силы и сделал все, что мог.

– Все, – сказал он, – собирай свои вещи и выметайся. И не смей возвращаться.

– Но мне некуда пойти, – возразил я.

– Возвращайся к матери. У тебя есть дом.

– Вы не понимаете…

– Ты не вернешься сюда. Тебе уже шестнадцать, и мы не обязаны о тебе заботиться.

Мой день рождения остался незамеченным пару недель назад.

– Могу я получить немного карманных денег?

– Нет, не можешь.

Тем же вечером я оказался на крыльце, с брошенным мне вслед рюкзаком. Я знал, что мать и остальные уехали на несколько дней пожить в трейлере, так что дом был пуст. Я вернулся и устроился на ночь в садовом сарае. Было холодно, и я никак не мог заснуть, поэтому у меня была куча времени, чтобы поразмышлять о моем положении и о том, что я на самом деле собираюсь делать дальше.

Я знал, что нет никакого смысла оставаться дома. Я пытался поладить с мамой и остальными снова и снова, но это ни к чему не приводило. А теперь я поругался еще и с Томасом. Я знал, что, если хочу превратить свою жизнь во что-то достойное, я должен начать все с нуля где-то еще, где-то, где мать не сможет найти меня и убедить вернуться назад. Но где? И как?

На следующее утро я проник в дом и обыскал его на предмет любых денег (хотя нашел только мелочь), а также еды и одежды в кладовке. Пройдя по всем сияющим чистотой комнатам, я оставил за собой след разрушения, круша все, что попадало под руку. Комнату Ларри и Барри я перевернул вверх дном. Я выпускал на волю всю ярость, сдерживаемую долгие годы, нарочно сжигая за собой все мосты. Мать узнает, что я сделал с ее драгоценным домом, и если когда-нибудь доберется до меня, снова меня изобьет. Может быть, в следующий раз она даже убила бы меня, как угрожала много раз до этого.

Как и десятки тысяч юношей до меня, я решил отправиться в Лондон, достаточно большой город, чтобы исчезнуть, где мать никогда не сможет меня отыскать при всем желании. У меня в карманах практически не было денег, не было друзей или даже знакомых, к которым я мог бы обратиться, но все же думал, что лучшего варианта для жизни, чем столица, не найти. Когда я больше не мог придумать, какой еще ущерб нанести комнатам, я покинул дом последний раз в своей жизни. Я знал, что это будет непросто. Я слышал, что бездомные дети отправляются на Чаринг-Кросс [9] , но передо мной лежала лишь неизвестность. Что может случиться в моих поисках новой жизни?

Я стоял у дороги с поднятым вверх большим пальцем – и чувствовал, как меня окутывает счастье. Наконец-то я был свободен. Я больше не буду жить в страхе перед маминым гневом. Я могу делать со своей жизнью, что хочу. Я еще не знал, как именно поступлю, но передо мной лежал огромный мир, лучший, чем тот, в котором я жил до сих пор. Меня переполняли незнакомые чувства. Я никогда не задумывался серьезно о будущем – лишь о том, как прожить еще один день. Но теперь я впервые был полон настоящих надежд, и это было потрясающее чувство.