Татьяна де Росней - Мокко

Не в силах выдавить из себя ни звука, я посмотрела на Арабеллу. Однако свекровь повернулась к нам спиной, словно предоставляя мне возможность действовать по собственному усмотрению. Эва Марвиль принялась переставлять кремы на одной из верхних полок витрины. «В ней не меньше метра восьмидесяти», – подумалось мне. Я ощущала ее тело рядом с собой, ее тепло, аромат ее парфюма, «Shalimar» или «Chanel». И легкий запах дезодоранта.

Она снова мне улыбнулась своей странной улыбкой – радостной и в то же время чувственной. Похоже, она уловила акцент в речи моей свекрови.

– Вы не говорите по-французски?

Я с запинкой ответила:

– Почему же, говорю. Мне бы хотелось… Подберите мне крем для лица, пожалуйста.

– Простите. Я подумала, что вы пришли вместе с этой дамой-англичанкой.

– Нет.

Взгляд ее темных глаз скользнул по моему лицу.

– У вас тонкая сухая кожа с тенденцией к жирности в области подбородка и лба…

Местный акцент, как у того типа на пляже.

Она принялась выставлять передо мной кремы, рассказывая о преимуществах каждого, но я не слушала. Я рассматривала ее с алчностью, которой она, похоже, не замечала. Я дрожала, во рту пересохло. Как ей сказать? Что именно? Как, с чего начать разговор?

Почему я испугалась? Ведь это она должна меня бояться, она должна дрожать, а не я. Ее голос – низкий, удивительный. Все в ней удивляло меня. Ее рост. Ее округлости. Ее шоколадный блестящий взгляд, ее щель между зубами. Мне было бы приятно сказать себе, что она некрасивая, – прямо здесь, сейчас. Отталкивающая. Грубая. Было бы приятно посмеяться над ней. Но она была величественной, а ее жесты – на удивление изящными.

Я выбрала крем, словно во сне. Заплатила наличными. Решила, что ей не следует знать мое имя. В магазин вошла еще одна покупательница, и Эва Марвиль повернулась к ней. Ее движения по-прежнему были плавными, на лице играла приветливая улыбка. Мы с Арабеллой посмотрели друг на друга. Мне ни в коем случае нельзя было уходить. Нельзя упускать шанс.

Я сказала Эве Марвиль, что хотела бы посетить косметолога. Она взяла с прилавка большой черный блокнот и карандаш.

– Очень хорошо. Мадам, вы желаете пройти процедуры по уходу за кожей лица или тела? Или, быть может, сделать эпиляцию?

В магазине было жарко. От насыщенных и сладких запахов пудры и духов у меня кружилась голова. Да, я хочу сеанс ухода. Лицо или тело? Мне все равно. Делайте со мной что хотите, лишь бы я осталась здесь, лишь бы она была рядом со мной, в точке прицела, чтобы я смогла спросить у нее все, что хочу.

– Вы делаете макияж?

– Да, конечно, – ответила она. – Для вечернего выхода? В таком случае вам нужно вернуться в конце дня.

– Нет. Я бы хотела сделать пробный макияж, сейчас. Это для…

– Наверное, к свадьбе?

– Да-да, к свадьбе. Я бы хотела сделать пробный макияж заранее.

Она опустила голову и заглянула в свои записи.

– Я могу принять вас прямо сейчас, если желаете.

Я украдкой посмотрела на Арабеллу.

– Прекрасно. Это меня устраивает.

Моя свекровь с Джорджией направились к выходу. Арабелла не заговорила со мной, но улыбнулась мне, и я заметила, как она скрестила два пальца на руке – большой и указательный. Good luck, Джустин! Удачи!

Эва Марвиль повела меня в подсобное помещение. Я увидела ряд белых лакированных дверей, на полу – золотистого оттенка паркет. Стены украшали собой фотографии стройных загорелых женщин, рекламирующих известные косметические марки.

– Входите и устраивайтесь поудобнее, мадам!

Она усадила меня в кресло перед зеркалом, окруженным по периметру многочисленными лампочками, – совсем как на фотографиях знаменитых актрис, которые я с замиранием сердца рассматривала, когда была подростком.

У меня ныло в животе. Во рту пересохло, сердце глухо стучало в груди. Сказать ей… сказать сейчас… Забудьте про макияж, Эва Марвиль! Да, я знаю, как вас зовут. Уберите косметику. Мне не надо даже садиться. Я пришла к вам, потому что вы сбили моего сына на своем «мерседесе» цвета «мокко» в среду 23 мая в Париже. А потом уехали с места происшествия. Мой сын сейчас в коме. Вот зачем я здесь.

Но я не могла говорить. Я сидела и смотрела, как тщательно она выбирает тональные средства, карандаши, кисточки. Я застыла на месте, попросту вросла в кресло. Меня словно парализовало. В зеркале отражалось мое худое заострившееся лицо. Сероватая кожа, круги под глазами. Глаза показались мне огромными, более светлыми, чем обычно. Глаза сумасшедшей… Глаза, которые следили за каждым ее движением, за каждым жестом, каждым вздохом.

Она еще ни разу не прикоснулась ко мне. Я страшилась этого момента. Когда он наступил, я закрыла глаза. Она начала с очистки кожи лица.

Я чувствовала, как пальцы женщины, сбившей Малькольма, касаются моих щек и лба. Чувствовала прикосновения рук, которые лежали на руле «мерседеса» цвета «мокко».

– Расслабьтесь, мадам!

Я открыла глаза. Она ободряюще улыбалась, в пальцах у нее был зажат ватный диск. Я не смогла произнести ни звука. Только смотрела на нее безумными глазами.

– Хотите, я поставлю музыку? Быть может, это поможет вам отвлечься.

Наверное, я кивнула, потому что она повернулась и сунула в проигрыватель компакт-диск. То, что я услышала через секунду, ошеломило меня.

«Lullaby» [63]группы «The Cure».

Любимая песня Эндрю.

Это было так абсурдно, так неожиданно – эта композиция, в этом месте, что я не смогла сдержать удивления. Эндрю так нравилась эта песня, что он мог слушать ее по пять-шесть раз подряд. Ее мы чаще всего слышали дома, в его машине, в его офисе. Малькольм и Джорджия знали ее наизусть и мастерски подражали плаксивому голосу Роберта Смита.

– Так лучше? Вам нравится эта песня?

Медленными движениями она очищала мою кожу. Молочко для демакияжа пахло миндалем и чем-то очень детским – нежным, приятным. Зеркало отражало мое лицо – розовое, гладкое, голое.

Эва Марвиль заговорила снова:

– Я обожаю английские поп-группы. «Tears for Fears», «The Cure», «Depeche Mode», «Soft Cell». Но это единственное, что мне нравится в англичанах! Может, вы предпочитаете другую музыку?

– Нет, мне эта группа тоже нравится.

«Candystripe legs». He так-то легко перевести – «candystripe legs». Получается: «у человека-паука ноги в разноцветную полоску, как рисунок на леденце». Я вспомнила рассуждения Эндрю на эту тему: «Жюстин, слово «candystripe» нельзя перевести, оно непереводимо в принципе. Ты не можешь сказать "ноги в разноцветную полоску". Это будет совсем не то!»

Она наносила на мое лицо слой жидкого крема.

– Вы не любите англичан? – спросила я.

Она передернула плечами.

– Они тоже от нас не в восторге, вы не находите?