Бениамин Таммуз - Реквием по Наоману

– Жаль, что ты сюда приехал, – сказал Ури, – мог бы спокойно остаться там, где был.

– Жаль, что ты не пожил какое-то время там, где я был, – сказал Кордо, – может быть, обрел бы немного взвешенности, чтобы понимать и видеть лучше.

И на этом завершилась их беседа.

Пока не грянул 1973 год. Точнее: 6 октября 1973. Ибо 5 октября еще было продано несколько картин туристам из Бразилии и Колумбии. Но утром 6 октября раздались сирены тревоги и люди были призваны в свои части, не зная точно, зачем и почему.

Некоторые офицеры-резервисты были отозваны от своих дел жестокой рукой судьбы и внезапно вспомнили, что не отдали приказа залить масло в моторы подопечных им танков с тех пор, как потеряли часть денег, инвестированных в косметику и забегаловки, готовящие стейки.

Другие серьезно испугались, вспомнив, что более трех месяцев не проверяли состояние вверенного им вооружения. Естественно, бросили они все свои дела и поторопились в свои подразделения – и министры, и главы комиссий, и заведующие отделениями. Каждый из них лихорадочно рылся в своих папках, чтобы найти протокол, который доказывал: вот, я давно предупреждал о том, что это может случиться, но никто меня не слушал. А то, что должно прийти – узнаем, не сегодня, так завтра. Нельзя спрятать иголку в стоге сена, а шило все равно выскочит из мешка.

Может, все это – чушь, ерунда? Еще один предвыборный маневр властвующей партии? Или оппозиция виновата?

Первые погибшие были на Суэцком канале и Голанских высотах. Линия укреплений, которые строил Ури, была прорвана. Один из министров уже сжимал микрофон в руках, чтобы возвестить нации, что все потеряно. Одна из журналисток зарыдала, но другой журналист вызвал главу правительства, и таким образом до общественности не дошло это неофициальное сообщение.

Только через несколько дней пришел в себе плохо смазанный государственный аппарат, пока солдаты на передовой оплачивали своими жизнями ценные бумаги и настольные лампы, и армия начала контрнаступление, и снова произошло чудо. Но число погибших было в четыре раза больше, чем в 1967. Победа был стремительной и страшной в сравнении со всеми остальными войнами, но пришла с опозданием.

– Будете поддерживать евреев, – сказал враг миру, – не получите нефти.

И мир ответил:

– Нас не испугают угрозы, всегда мы будем действовать согласно нашим моральным принципам, но мы никогда не поддерживали несправедливые требования евреев, и сегодня мы также готовы голосовать против них в каждом случае, когда Израиль будет ставить под угрозу мир во всем мире и нарушать законы.

Израиль – как во все времена – ставит под угрозу мир во всем мире и нарушает законы: и потому справедливо поторопились вышвырнуть его из совета по культуре и науке при ООН, чтобы дать место «светочам науки и искусства», которыми так богат Ближний Восток.

Никто в Израиле не мог понять, что происходит, ибо, если бы понял, просто бы не выдержал. Число убитых, раненых и впавших в шок, было слишком велико, чтобы люди могли скорбеть. Если бы взглянули они в зеркало, могли бы найти виновного, и потому разбили все зеркала в государстве, и каждый пешеход видел только лицо ближнего.

Люди закрылись в домах своих с чувством омерзения. И если кто-то пожелал увидеть товарища, чтобы излить перед ним душу, выяснялось, что товарищ этот погиб на войне.

– Где же тот Бог, что открылся тебе в 1967 в час опасности? – спрашивал человек товарища своего, офицера, который обнаружил Высшее вмешательство в те давние дни.

Но тот, кого спрашивали, не мог ответить, ибо был убит на войне.

Да и спрашивающий больше не спрашивал, потому что был одним из мертвых этой войны.

Только политики продолжали болтать без удержу, пока народ не плюнул им в лица и выбрал других, что были под ними, но те тоже тотчас начали болтать. И если бы мы не перекрыли им дорогу к этой книге, они бы тут же заполнили ее страницы своими речами, но они-то, страницы эти, предназначены для речей Абрамсонов и Бен-Ционов, к ним мы и возвращаемся. И первым делом вернемся к Эйби Кордо.

Точно так же, как он ожидал пол года после победы 1967, и только после этого посетил родину праотцев, Эйби Кордо на этот раз ждал пол го да после провала 1973 и только после этого покинул страну праотцев и вернулся в галут. И почему он решил нас оставить? Слово Эйби Кордо:

– Слушай, Ури, скажу тебе очень важную вещь. Основой всей жизни является гармония. День и ночь. Свет и тьма. Богатые и бедные. Мужчины и женщины. Это, в общем, простая истина. И если гармония рушится, нет смысла в жизни.

Теперь давай взглянем на то, что произошло у вас в Эрец-Исраэль. Внезапно рухнула гармония в тот миг, когда три тысячи пятьсот молодых людей погибло. Это страшная катастрофа для семей, ужасная беда. Если это случается с китайцами или даже с французами, так что? У них миллионы людей и по статистике как бы и ничего не случилось.

У вас же это по-иному. В тот момент, когда не хватает трех тысяч пятисот молодых людей, возникает избыток женщин, у которых нет шансов выйти замуж, как это было раньше. А лучший покупатель модной одежды это молодая женщина, которая недавно вышла замуж. Или женщина, муж которой хорошо зарабатывает. Откуда сейчас будут свадьбы? И кто в ближайшее время здесь будет хорошо зарабатывать? Потому мое дело здесь провалилось, и это на несколько долгих лет, и я вынужден сложить чемоданы и убраться отсюда.

Но вовсе не это главное. Главное то, что я тебе раньше сказал о гармонии. Избыток женщин плох тем, что мужчине не надо бегать, ухаживать за женщиной. Спрос на него велик, и он становится наглым, и нет в нем уважения к ней. Он сразу приступает к делу, сбрасывает трусы и толкает девушку в постель. Я не могу жить в таком месте. Есть минимум вещей в жизни, от которых я не могу отказаться. Вот и всё, и с большим огорчением, поверь мне, с разбитым сердцем я возвращаюсь туда.

– Дядя Авраам, – сказал Ури, который как в минуту молчания выслушивал этот поучительный урок, – скажи мне, знаешь ли ты, какой банк в Швейцарии хорош, чтобы я мог, не боясь, положить туда некоторую сумму денег?

Дядя Авраам обещал провернуть это дело наилучшим образом и спросил Ури, не желает ли он вложить немного денег в дома модной одежды в Лондоне, Париже и Мюнхене.

На это Ури ответил, что подумает. Но пока еще не решил.

Шестьдесят было Оведу, когда грянула война, и он не смог уже в ней участвовать. В течение всего октября он использовал все свои связи, звонил штабным офицерам, командирам корпусов, получал сердитые ответы от секретарш и адъютантов, пока однажды кто-то не успокоил его, рассказав, что видел Ури на юге, и тот в целости и сохранности. Позднее домой позвонил сам Ури и рассказал, что излечился от легкого ранения и вернулся в свою часть. Рахель и Овед носились на машине между военными госпиталями, ибо были уверены, что Ури лежит в одном из них. Пока не выяснилось, что он им не лгал, ибо приехал к ним в Иерусалим на один день, стоя, как говорится, на собственных ногах, худой и загорелый. Рахель заплакала навзрыд, а Овед гладил лицо сына, как слепой, который хочет убедиться, что его не обманывают. Спал Ури четырнадцать часов, а родители ворочались в постели и Овед выговаривал Рахели: