Харпер Ли - Пойди поставь сторожа

Аттикус взял дело в свои руки – с толком использовал небрежно составленное обвинительное заключение, произнес речь перед присяжными и добился такого, чего не бывало в Мейкомбе ни прежде, ни потом, – оправдательного приговора для цветного, обвиняемого в изнасиловании. Главным свидетелем обвинения выступала белая девушка.

У Аттикуса было два важных козыря. Несмотря на то, что предполагаемой жертве было четырнадцать лет, не было предъявлено обвинения в изнасиловании несовершеннолетней, а потому Аттикус мог доказать и доказал «обоюдное согласие», что оказалось проще, чем обычно, – обвиняемый был одноруким. Левую руку ему отрезало – результат несчастного случая на лесопилке.

Аттикус довел дело до конца, употребив на то все свои силы и умение, а отвращение его ко всему происходящему было столь острым, что избавиться от него можно было единственным способом – знать, что отныне он сможет жить в ладу со своей совестью. После вердикта присяжных он вышел из здания суда в середине дня, отправился домой, принял горячую ванну. Он никогда не подсчитывал, во что обошлась ему эта история, никогда не оглядывался назад. Он так и не узнал, что во время процесса за ним с балкона следили два глаза, так похожие на его собственные.

…и дело ведь не в том, будут ли черномазые сопляки ходить в школу вместе с вашими детьми или ездить в автобусе на передних сиденьях… а в том, выстоит ли христианская цивилизация, сумеет ли сохранить себя, или все мы станем рабами коммунистов… черномазых подпевал-юристов… попрание Конституции… наши еврейские друзья… распяли Христа… черномазый будет избран… наши отцы и деды… негритянские судьи и шерифы… сегрегация есть равенство… девяносто пять процентов налоговых сборов… их не так давно гончими травили… поклоняются золотому тельцу… в Писании сказано… старуха Рузвельт… обожательница негров… не допустить, чтобы хоть одна юная и невинная южанка… истый христианин Хьюи Лонг… [36] Хьюи Лонг (1893–1935) – политический деятель популистского толка, демократ, губернатор Луизианы (1928–1932) и сенатор, погиб в результате покушения за год до президентских выборов, на которых собирался баллотироваться. черные, как головешки… подкупили Верховный суд… достойные белые христиане… неужели Иисус был распят за черного…

Ладонь Джин-Луизы соскользнула с перил. Надо же – мокрая. И влажное пятно на барьере отражало свет из верхних окон. Джин-Луиза посмотрела на отца, сидевшего справа от мистера О’Хэнлона, и не поверила своим глазам. Посмотрела на Генри, сидевшего слева, и не поверила своим глазам.

…но их тут полный зал судебных заседаний. Люди основательные и ответственные, волевые, добрые. Люди всех видов и сортов, люди с разными репутациями… похоже, из всех мужчин округа Мейкомб здесь нет только дяди Джека. Дядя Джек – она ведь собиралась его навестить… Когда?

Она слабо разбиралась в мужских делах, но разве то, что отец ее сидел за одним столом с человеком, изрыгавшим эти мерзости, делало их менее мерзкими? Нет. От этого они становились только мерзее.

Ее замутило. Свело желудок, пробила дрожь.

Хэнк.

Каждый нерв заныл, потом словно отмер. Она вся онемела.

Неуклюже вздернула себя, поставила на ноги, спотыкаясь, побрела по крытой лестнице вниз. Не слышала, как скребли по ступеням подошвы, как часы в зале с усилием пробили половину третьего, и не почувствовала, что вдыхает сыроватый воздух первого этажа.

От солнечного блеска больно стало глазам, и она закрыла лицо ладонями. Потом медленно, чтобы глаза успели привыкнуть, опустила руки и увидела плавящийся в послеполуденном зное Мейкомб, где не было людей.

Она сошла со ступеней, оказалась в тени дуба. Протянула руку, потом прильнула к стволу. Поглядела на Мейкомб, и горло у нее перехватило – Мейкомб глядел на нее.

Пошла прочь, говорили ей старые дома. Нет тебе тут места. Тебе здесь не рады. У нас свои секреты.

И в жарком безмолвии она послушно побрела вниз по главной городской магистрали – шоссе на Монтгомери. Шла мимо домов с широкими лужайками, где сновали женщины-садовницы и бродили медлительные рослые мужчины. Она будто слышала, как миссис Уилер через дорогу перекликается с мисс Моди Эткинсон, а если та заметит ее, Джин-Луизу, непременно скажет: зайди, пирогом тебя угощу, я один большой для доктора испекла, а другой, маленький – для тебя. Считая трещины на плитах тротуара, она приготовилась отбить натиск миссис Генри Лафайетт Дюбоз – Нет, Джин-Луиза, избавь меня от своего «привета», уж будь любезна говорить мне «добрый день», – заторопилась вдоль коттеджа мисс Рейчел – старого, под крутым скатом крыши – и оказалась дома.

ДОМАШНЕЕ МОРОЖЕНОЕ

Она заморгала. С ума я схожу, что ли?

Шагнула дальше, но было уже поздно. Квадратное, приземистое, современной постройки кафе-мороженое, стоявшее на месте ее дома, было открыто, и из окна на Джин-Луизу пялился хозяин. Она пошарила по карманам, обнаружила и достала четвертак.

– Ванильный рожок, пожалуйста.

– В рожках больше не выпускают. Могу предложить…

– Ладно. Давайте тогда, в чем выпускают.

– Джин-Луиза Финч, не? – сказал он.

– Да.

– Вроде жили прямо тут вот, не?

– Да.

– Значитца, и родились тут, не?

– Да.

– А теперь в Нью-Йорке, не?

– Да.

– Мейкомб здорово изменился, не?

– Да.

– А меня, гляжу, не припоминаете?

– Нет.

– А я вам не скажу, кто я такой. Вот садитесь, кушайте мороженое и соображайте, кто я, а сообразите – с меня еще порция бесплатно.

– Спасибо, сэр, – сказала она. – Можно я обойду?..

– Да конечно! Там сзади столики. Много народу сидит вечерком, мороженое кушает.

Задний двор засыпали белым гравием. Какой он стал маленький теперь, когда нет ни дома, ни гаража, ни сиреней. Она села за столик, поставила ведерко с мороженым. Мне надо подумать.

Это случилось так стремительно, что она даже не успела вскочить. Желудок продолжало сводить. Глубоко вздохнула, чтобы прийти в себя, но нутро не желало успокаиваться. Чувствуя накатывающую дурноту, уткнулась лбом в столешницу: она не могла думать, она просто знала и знала вот что:

Единственный на белом свете человек, которому она доверяла полностью и безоговорочно, подвел ее; единственный человек, на которого она могла показать, сказав с непреложной убежденностью, со всей определенностью: «Он – джентльмен, джентльмен до мозга костей», предал ее, предал открыто, бесстыдно и подло.

Если бы нужно было охарактеризовать Аттикуса Финча тремя словами, слова эти были бы – «юмор», «честность», «терпение». А можно было развернуть и в целую фразу: возьми наугад любого жителя округа Мейкомб и окрестностей, спроси, что он думает об Аттикусе Финче, и в ответ скорее всего услышишь: «Дай Бог каждому такого друга».