Джулиан Барнс - Англия, Англия

– Девушки, – произнесла Марта. Про сэра Джека Питмена она наслушалась вдоволь.

– Да, – таков был его краткий ответ. Подразумевалось: иногда, осторожно, робко. Но чтоб так, как сейчас, – никогда.

Она ответила предварительным вариантом своей собственной жизни. Он напряженно слушал, когда она описывала «Графства Англии» и предательство отца. Расслабился на сельскохозяйственной выставке и мистере Э. Джонсе, неуверенно посмеялся над историей Джессики Джеймс, посерьезнел, когда дошло до: «После двадцати пяти лет родителей ни в чем не винить». Затем Марта изложила ему мнение своей матери, что мужчины делятся на подлецов и бесхребетников.

– А я кто?

– Присяжные все еще заседают. – Она шутила, но он опустил глаза. – Все нормально. После двадцати пяти лет уже не положено соглашаться со всем, что говорят родители.

Пол кивнул:

– Как ты думаешь, это как-то связано?

– Что связано?

– То, что твой отец ушел на хер, как ты выразилась, и твоя работа у сэра Джека?

– Пол, смотри мне в глаза.

Он неохотно повиновался; время, когда у него хватало смелости лишь на ее уши, давно миновало, но все же были моменты, когда он предпочитал смотреть ей на щеки и рот.

– Наш начальник – не замена утраченного отца, договорились?

– Просто иногда он обходится с тобой как с дочерью. С мятежной дочерью, которая вечно ему противоречит.

– Это его проблема. И дешевая психология.

– Я не имел в виду...

– Нет...

Но что-то он все-таки должен был иметь в виду. Марта сконструировала свою жизнь, выстроила свой характер – и потому сопротивлялась противоречивым интерпретациям.

Воцарилось молчание. Наконец Пол произнес:

– А ты знаешь историю о Бетховене и сельском полицейском?

– Ты сейчас не на прослушивании в отделе кадров. – Ой, Марта, придержи язык, ты хотела лишь пошутить, но он краснеет. Твой острый язычок уже прирезал не один роман. Она постаралась смягчить интонацию. – Расскажи в другой раз. Сейчас у меня есть идея получше.

Он отводил глаза.

– Я буду бесхребетно подлой, а ты – подло бесхребетным. Или наоборот, если хочешь.

Они делили ложе уже в четвертый раз. Первоначальная старательная робость испарилась – коленками они больше не сталкивались. Но в этот раз, когда она почувствовала, что их тела начинают расходиться своими дорогами, он приподнялся на локте и тихо вымолвил:

– Марта.

Она повернула голову. Очки Пола лежали на тумбочке, и его взгляд был наг. Интересно, подумала Марта, что он видит вместо меня – расплывчатое пятно? Может, так ему легче выдержать мой взгляд?

– Марта, – повторил он. И этим в каком-то смысле все уже было сказано. Но он продолжил: – Я еще здесь.

– Вижу-вижу, – отвечала она. – Чувствую-чувствую. – Она покрепче сжала его член – сама понимая, что закрывается этой нарочитой беспечностью, как щитом.

– Да. Но ты понимаешь, о чем я.

Она кивнула. Да-да, присутствовать она отвыкла. Улыбнулась ему. Возможно, жизнь опять станет простой. В любом случае она была благодарна ему за смелость. Она осталась с ним, наблюдала, внимала, вторила, вела, поощряла. Она была старательна и честна – как и он.

И все же то не был самый лучший секс в ее жизни. Впрочем, где написано, будто ловкость в постели как-то связана с человеческой порядочностью? И кто распределяет своих любовников по лигам, составляет из них турнирные таблицы? Только невротики, озабоченные своей конкурентоспособностью. А спроси нормальных людей про лучший секс в их жизни, они вообще не вспомнят. Исключения редки. Вот разве что Эмиль. Старина Эмиль, ее приятель, гей. Он помнит. Как-то, оказавшись в Каркассоне, она послала ему открытку. А вернувшись домой, обнаружила на коврике перед дверью срочный, ликующий ответ. Письмо начиналось так: «В Каркассоне у меня случился самый факельный фак за всю мою жизнь. Сто лет назад. Гостиничный номер в старом городе, балкон нависает над раскаленными крышами. Надвигается потрясающая, а-ля Эль-Греко, гроза, и тучи делают свое дело, а мы – свое, пока разрыв между молнией и громом не сокращается до нуля, и гроза зависает над нашими головами, и всем, что мы делаем, словно бы дирижирует небо. Потом мы раскинулись на постели, внимая звукам удаляющейся к холмам бури, и, сделав паузу, услышали, как начался очистительный дождь. После такого аж в Бога можно уверовать, правда, Марта?»

Что ж, с точки зрения Марты, после такого аж можно уверовать, что Бог, буде Он есть, ничего не имеет против геев. Но для нее Бог – да и человек, если уж на то пошло, – ни разу не организовал такого величественного контрапункта. Самый факельный фак в ее жизни? Замнем. Она зарылась лицом в подмышку Пола. С нее и просто хорошего довольно.

Добрый старый английский ростбиф был, разумеется, с ходу одобрен Гастрономическим Подкомитетом – как и йоркширский пудинг, ланкаширский «горячий горшок», сассекский фунтовый пудинг, ковентрийские «божьи кексы», эйлсберийские утята, «бурый виндзорский суп», девонширская фруктовая окрошка, мельтон-момбрейский пирог, бедфордширские ляпушки, ливерпульский рождественский паштет, сдобы «Челси», камберлендские колбаски и кентский куриный пудинг. Без проволочек было решено кредитовать рыбу с картошкой и яичницу с беконом, мятный соус и почечный пудинг, «обед пахаря» и «пастушеский пирог», крестьянскую картофельно-мясную запеканку и вареный пудинг с коринкой, заварной крем и хлебный пудинг, печенку с ветчиной и фазанов, жареную картошку по-охотничьи и жареную говядину по-королевски. Благодаря своим живописным названиям (в конкретное наполнение всегда можно внести поправки, если надо будет) в список перспективных инвестиций попали «Слава Лондона», «Королева пудингов», «Бедные виндзорские рыцари», «Побудка Хиндли», пирог «звезды в глазах», соус «ням-ням», «невестины подружки», оладушки, пухлячки, пышки, «жирный жулик», Босуортовы кольца, могги и имбирный паркин. Подкомитет вычеркнул овсянку из-за шотландских аллюзий, «петушиные яички» и леденцы-сосунки – чтобы, не дай бог, не лишиться голубых долларов, а также «песий уд», несмотря на его переименование в «песий рог». «Конные дьяволы» и «конные ангелы» прошли; «жаба в дырке» и «жеребячьи палки» – нет. Валлийские сырные гренки, ирландское рагу и яйца по-шотландски даже не принимались к рассмотрению.

Богатый ассортимент элей должна была поставлять собственная пивоварня, которую планировалось возвести в Вентноре; фирменные вина Острова предполагалось подавать в графинах (если только эджстоунские виноградники переживут окончательный вариант Стратегического Плана). Но для привлечения на Остров длинных иен и вечнозеленых долларов будут трудиться приятно зудящие вкусовые сосочки выдающихся сомелье; энофилы, размякшие после экскурсий по подвалам, глубоко запрятанным в меловых утесах («былые склады контрабандистов превратились в настоящие музеи виноделия»), охотно согласятся на четырехкратную наценку. После обеда, когда по славному английскому обычаю джентльмены уединятся в своем кругу для вкушения мужских напитков, им ненавязчиво порекомендуют отведать «старинную шропширскую сливовую наливку “Бабушка Мод”», но также предложат богатый выбор виски, за исключением тех, что носят агрессивно-гибернийские имена. Карту арманьяков сэр Джек составит лично.